Дети блокады
Шрифт:
– Может, и не бросали: наклонился человек за водой, потерял сознание и упал. Мог и просто поскользнуться, – сказала вторая женщина.
– А вы все равно здесь берете воду? – удивился Витька, глядя, как они наполняют свою посуду.
– Господи, да какая разница – здесь или там, в десятке метров! Все равно надо кипятить, – ответила первая женщина.
– Значит, ничего? – переспросил он.
– Ничего, бери. Я его оттолкнула подальше, под лед.
Витька осторожно наклонился над водой, внимательно оглядел края проруби. В воде ничего не было видно.
– Ты
«Хорошо, что Эльза осталась на берегу. Зачем ей знать об этом? Надо только сказать, чтобы кипятили воду даже для умывания», – подумал он.
Назад они возвращались медленнее. Витька проводил Эльзу до дома. Когда они остановились у ее подъезда, то увидели, что оба чайника и бидончик примерзли к санкам и вода в них полностью замерзла.
– Ты зайдешь к нам? – спросила Эльза.
– Не, надо везти воду домой. – Он глянул на девочку и заметил в ее глазах сожаление. – В следующий раз зайду обязательно.
– Ну ладно. С Новым годом тебя, Витька! С новым счастьем! – Эльза опять всхлипнула. – Говорят, в триста шестьдесят седьмой школе на Тамбовской будет елка. Обещают бесплатный обед из трех блюд. Как я любила Новый год! У нас всегда было весело. Папа наряжался Дедом Морозом, а я Снегурочкой. Мы с ним раздавали из большого мешка подарки нашим гостям и заставляли спеть или сплясать. А на следующее утро я находила под подушкой подарок, который подкладывал мне добрый Дед Мороз. Я все время старалась не спать, чтобы увидеть, когда он положит подарок, но так ни разу и не увидела его. Теперь этого уже никогда не будет, потому что нет больше папы. Папка, милый папка! – Она снова разрыдалась.
И опять, как мог, Витька стал успокаивать ее. Наверное, это было неумело и неуклюже, ведь на ласку и нежности у его матери не хватало времени. Его не одаривали подарками: они были семье не по карману. Но и для него Новый год был радостным праздником.
Весь обратный путь до дома Виктор вспоминал новогодние праздники в школе. Шефы школы с кондитерской фабрики всегда привозили громадную пушистую елку, а вместе с ней и гостинцы. Это были великолепные шоколадные улитки, медведи, зайцы, батончики, бутылочки с ромом, грецкие орехи, обернутые в фольгу, пряники, мандарины, дорогие конфеты в красивых обертках. Часть из них развешивали на елку, а остальное укладывали в пакеты для школьников.
Ставили и украшали елку в спортзале под руководством старой учительницы рисования, прозванной учениками Кишкой, высокой, худой, в неизменной черной длинной юбке, черной шелковой кофте с ослепительно белыми тонкими кружевами и пенсне на золотой цепочке. Она тоже, как и Клавдия Петровна, досталась советской власти от старого режима. Кишка еще строже придерживалась правил прежней системы просвещения, была чопорна в обращении с коллегами, высокомерна с учениками, педантична во всем. Одинокая учительница задерживалась в школе допоздна, особенно накануне праздников.
По ее замыслу и под ее наблюдением ребята рисовали на обратной стороне склеенных обоев елки таких же размеров, что и настоящая,
Обычно украшали елку вечером те, кто жил в школе, и, конечно, Стоговы. Витька суетился больше всех, в основном на подсобных работах: подать, поднести, хотя ему страшно хотелось повесить со стремянки игрушки на самую макушку елки. Он знал, что усердие его будет щедро вознаграждено. Часть гостинцев Кишка откладывала в сторону для ребят-помощников и, как всегда, самая большая доля доставалась ему. Да еще Витька умудрялся повесить несколько штук шоколадных украшений пониже, в укромных местах елки, чтобы потом, в течение всех праздников, незаметно снимать по штучке.
Праздник новогодней елки длился дней пять-шесть, и каждый раз школьники получали пакеты с гостинцами. Один пакет доставался и Витьке. Это были дни, когда он ел сладости в полное удовольствие. Как было не радоваться Новому году!
Кончался декабрь, четвертый страшный месяц ленинградской блокады, месяц, в котором голодная смерть сняла невиданно большой «урожай» – почти 53 тысячи человек. Вместе с декабрем наконец уходил и трагический, особенно для ленинградцев, 1941 год.
Встречая Новый год, каждый надеялся на лучшее, конечно, не сейчас, потом, ибо рождался праздник в голоде, холоде, лишениях, под канонаду артиллерийского обстрела и грохот бомбардировок.
Для добрых надежд были основания. Бой курантов возвестил не только приход нового года, но и открытие прямого железнодорожного движения от Тихвина до станций Войбокало, Жихарево, сократившего путь снабжения Ленинграда на 55 километров по сравнению с автомобильной Дорогой жизни. Это была настоящая победа.
Однако продовольственное положение Ленинграда на первый день нового года оставалось критическим. Запасов муки, даже при той мизерной норме, которая существовала, осталось только на два дня. На столько же дней осталось запасов крупы. Казалось, вот-вот сбудется предсказание Гитлера, что «Ленинград выжрет сам себя». Становилось под угрозу срыва увеличение декабрьской нормы продуктов. Затрудняли снабжение невиданные ранее снежные заносы на Ириновской железной дороге. Ленгорисполком постановил выделять на ее расчистку ежедневно по пятьсот человек, способных еще держать в руках лопату.
Постепенно нормы завоза продовольствия стали превышать декабрьские. 24 января 1942 года было объявлено об увеличении нормы хлеба всему населению на 50 граммов. Рабочие стали получать по 400 граммов хлеба, служащие – по 300, а дети по 250. Это было счастье, которому одинаково радовались и взрослый, и ребенок, не по годам серьезно считавший граммы хлеба.
Витьке, Эльзе, Валерке и всем их друзьям это казалось спасением, мостиком, по которому они выберутся из царства голода. Но это только казалось. Запущенные дистрофия и цинга продолжали косить их сверстников. Умер Борька Угольков и еще несколько ребят из двора.