Дети блокады
Шрифт:
Совсем плохо чувствовала себя и Александра Алексеевна: уже несколько раз были голодные обмороки на улице. На днях ее привезли на санках дружинницы МПВО. Теперь Александра Алексеевна все настойчивее напутствовала детей, как жить, когда они останутся одни. Ради продовольственной карточки служащей мать с трудом работала санитаркой в детском доме, организованном теперь в школе.
Детдом заполнялся быстро. Почти каждый день привозили на санках по семь – десять новеньких. За неделю создали четыре группы по 20 человек.
Большинство ребят от истощения не помнили своих фамилий и имен. Поэтому после санитарной обработки
Как-то друзья зашли на первый этаж школы и попались на глаза директору детдома, Нелли Ивановне, немолодой, но, несмотря на голод, еще энергичной женщине. Она предложила им разнести по комнатам дрова для «буржуек», пообещав, что потом накормит их обедом. С двумя-тремя полешками ребята тихо заходили в бывшие классы, заставленные кроватями, на которых, закутанные по самые глаза, безмолвно лежали наголо остриженные дети. Никто из них не капризничал, не разговаривал. Многие не открывали даже глаза, и трудно было понять, живы они или нет.
После работы Нелли Ивановна сама отвела Витьку и Валерку на кухню.
– Прасковья Семеновна, – обратилась она к поварихе, – ребята потрудились вместо больных нянь, накормите их. – Чисто профессионально она глянула на руки и лица ребят, покрытые грязным налетом, и скомандовала: – Сначала помойтесь в санобработке!
Витька боялся, как бы их не забыли потом накормить или, еще хуже, посчитали баню равноценной заменой обода.
– Не, мы сначала поедим, – возразил он, с жадностью вдыхая дразняющий аромат вареной чечевицы, смальца и еще чего-то вкусного.
– Ну ладно, потом так потом, – согласилась Нелли Ивановна.
Ребята одним духом съели по полтарелки супа-болтушки и по порции серых ржаных макарон с чечевичной подливой. Потом повариха разрешила им погреться у плиты. Через минуту оба спали блаженным сном, привалившись к ней спинами.
Прасковья Семеновна разбудила ребят, когда короткий январский день начал густо синеть.
– Приходите завтра к шести, дров заготовите для завтрака, – попросила она.
В подъезде дома мальчики натолкнулись на Эльзу.
– Ты чего здесь? – удивился Витька.
– Так. Ушла из дома, – нехотя ответила девочка.
– Как это – ушла? Совсем, что ли? Где же ты жить собираешься?
– Не знаю, но домой больше не пойду.
– Опять с матерью не поладила? Что еще случилось?
– Я свою карточку хлебную потеряла.
– Да ты что?! – одновременно и с испугом спросили ребята, сознавая, что хуже беды не придумаешь. – А материна цела?
– Ее цела. Мы ведь ходили за хлебом каждая со своей карточкой. Сегодня утром я получила хлеб, и, когда вышла из булочной, начался обстрел. Снаряд угодил в стену магазина. Многих поубивало, а меня отшвырнуло. Хлеб я держала крепко, даже когда катилась по снегу. Потом поднялась, а рукавичку с левой руки, в которой была карточка, не могла найти. Весь снег руками перерыла, под каждым кирпичиком и дощечкой поискала – все напрасно. Пришла, рассказала маме, а она говорит: «Ты врешь! Хочешь, чтобы я тебя кормила еще
– А ну, пойдем к тебе домой. Что она, совсем рехнулась, что ли? Ты же замерзнешь. Я сам с ней поговорю! – вскипел Витька.
– Нет, не пойду. Лучше замерзну.
– Иди, Эльза, – вмешался Валерка. – Хочешь, я тоже пойду? Она не имеет права тебя бросить: она же мать.
Эльза и сама понимала, что деваться ей некуда. Уже смеркалось, и крепчал мороз.
Они прошли мимо булочной, где сегодня разорвался снаряд. Стена рядом с входной дверью была вырвана, обнажилась внутренность магазина и соседней квартиры. Это выглядело как на сцене театра, когда зритель видит одновременно, что происходит в двух смежных помещениях, наглухо разделенных стеной. Ребята еще раз пошарили по снегу в том месте, где взрывной волной сбило Эльзу. Нашли чей-то кошелек, очки, но синей рукавички с карточкой не было.
Дверь в квартиру Пожаровых была не заперта. Эльзина мать, закутанная в одеяло, в валенках сидела на маленькой скамеечке перед «буржуйкой». Эльза говорила, что она так сидит целыми днями, даже разговаривает с печкой.
– Кто там? – спросила она, не оборачиваясь.
– Это мы, – ответил Витька. – Здрассьте, Мария Яковлевна.
Женщина не узнала по голосу Витьку и обернулась. Она внимательно и настороженно стала глядеть на мальчика, оказавшегося в ее квартире рядом с ее дочерью.
Виктор почти с испугом смотрел на нее. После встречи на Витебском вокзале он не видел Марию Яковлевну и не предполагал, что за короткий срок можно так сильно измениться. Хотя сам он, конечно, тоже был неузнаваем.
Вместо цветущей, розовощекой, нарядной женщины перед ним сидела опустившаяся, сгорбленная старуха с выбивавшимися из-под серого платка такими же серыми, свалявшимися, словно пакля, волосами. Темное, скорее всего, грязное лицо пересекали глубокие морщины. Сильно выдавался на впалых щеках большой тонкий нос. Мария Яковлевна напоминала бабу-ягу, и Витьке захотелось взглянуть на ее руки, нет ли на пальцах когтей.
– Ты Стогов, что ли? – спросила женщина, хотя, казалось, кроме имени, не должна была знать его фамилию.
– Ага, Витька, – подтвердил мальчик. – Мы принесли доску для печки. – Он показал на Валерку, поддерживающего доску от школьной парты.
– Это хорошо. Дров у нас нет. Жгу мужнины книги. А от них какое тепло? – сказала она, открывая «буржуйку». – Поесть у тебя ничего нет?
– Нет.
– Это плохо. Ребятам лучше, чем женщинам и девчонкам. Ребята могут украсть. Ты ведь воруешь, потому и живешь, да?
– Что вы такое говорите… – ошарашенно произнес Витя.
– Как – не воруешь? Не умеешь, что ли? Это просто. Давай я тебя научу, как надо вытащить карточки из кармана. Давай. А когда украдешь, поделишься со мной. Это будет справедливо, это… – Она стала с трудом подниматься со скамейки, намереваясь тотчас заняться обучением.
Ее медленные движения, жуткие слова и громадная тень, появившаяся на стене в свете раскрытой печурки, напугали ребят. Они попятились к двери.
– Нет, Мария Яковлевна, не надо. Я не пойду, – пролепетал мальчик.