Дети богини Кали

Баталова Анастасия Александровна

– А вы сами что думаете о славе, командир? – спросила Шона Друбе.

– Да, ведь она приходит не ко всем, и подавляющее большинство, миллионы из всех тех, кто что-то пишет, поет, строит, рисует, так и умирают, положив всю свою жизнь на творчество, безвестными, – подхватила Зубова, – по-вашему это справедливо?

Тати Казарова приблизилась к столу и непринужденно облокотилась на спинку стула младшего лейтенанта Майер. Она по-прежнему смотрела в сторону Коры, наблюдая, как та, совершенно уйдя в себя, отгородившись,

отрешившись от внешнего мира, продолжает что-то записывать, беззвучно шевеля губами.

– Кора! – окликнула её Тати, – а Кора?

– Да, командир! – испуганно вскинулась девушка.

– Ты вот скажи нам все-таки, для чего ты пишешь, – спросила Казарова, – ты хочешь прославиться?

– Никак нет, капитан, – ответила Кора застенчиво, – просто так… Я записываю песни, которые звучат в моей голове. Просто чтобы не забыть их. Когда закончится война, и мы все выберемся отсюда, я их, возможно, сыграю и спою. Я очень хочу, чтобы их услышал ещё кто-нибудь кроме меня.

– Что же ты не бренчишь нам по вечерам на своей гитаре? Стоит она у тебя возле койки, пылится… – поинтересовалась Гейсс.

Кора покраснела.

– Ну не смущайте вы девку, не нашим ушам, значит, те серенады назначены… – своеобразно вступилась за неё Зубова.

– Так вот, девочки, – подытожила командир Казарова, – что я думаю о славе, – она подошла к сидящей Коре, наклонилась, бережно подобрала блокнот, который та снова уронила и стеснялась поднять, протянула ей и продолжила, – Слава, девочки, она как смерть в бою, она выбирает наугад, это вам не звездочка на погон, это – звезда героя. Выслугой её не взять, только подвигом. Подвигом самопожертвования. Твори упорно и бескорыстно, да будь готова к тому, что всё окажется напрасным, затянет, занесет твои труды песками времени… Создавай, не страшась забвения и не уповая на вечную память. Так то, девочки. Потому пиши-пиши, Коруша, свои будущие прекрасные песни, да берегись пули…

Девушки притихли, слушая своего командира. Никто не смотрел в карты, не перешептывался и не тянулся к стоящей в центре стола большой тарелке с жареными семечками.

Тати легкими шагами пересекла офицерскую и снова оказалась возле стола.

– Что же вы застыли? Играйте! – сказала она, устраиваясь на своем излюбленном месте позади младшего лейтенанта Майер. Та, как и следовало ожидать, немного оробела, она съежилась на стуле, стараясь не касаться спинки, на которую оперлась командир Казарова.

Шома Друбе сделала знак продолжать игру. Тати наблюдала за её ходом из-за широкого плеча Майер, временами заглядывая ей в карты. Она чувствовала, что младший лейтенант стеснена её близким присутствием, и хотела немного подбодрить девушку, внушить ей больше доверия к себе.

– Эх, не слишком-то везет тебе, как я погляжу, – сказала она шепотом, – ну ничего, – Тати слегка подалась вперед и мягко ткнула пальчиком в карты Майер. Попробуй зайти так и так… Может, будет шанс…

Но

Майер всё равно проиграла. Она вздохнула, неловко засунула свою длинную ручищу в карман и водворила на стол несколько монет.

– Как там говорится: не везет коль в карты, повезет в любви, – провозгласила в своей всегдашней шутовской манере Гейсс, загребая кассу.

– А ведь это правда, – сказала Шома Друбе, – Она единственная из всех нас, кого дома ждет парень.

Майер покраснела. Она склонилась над столом; даже уши её, тоже крупные, как и все остальные части тела, залило густой краской.

Игра продолжилась.

– Не хотите с нами, командир? – спросила Шома, начиная раздавать.

Тати мотнула головой.

– Спасибо, девочки. Мне больше нравится смотреть.

– Не хотите дразнить фортуну? – прогудела своим низким гнусавым голосом Зубова.

– Кого-кого дразнить? – поинтересовалась Гейсс.

– Примета есть такая, – неприязненно пояснила Майер, она воспитывалась в очень интеллигентной семье, потому невежество, выказываемое столь открыто, безо всякого смущения и являющееся даже в некотором смысле предметом бахвальства, невыносимо раздражало её, – большая удача уходит от тех, кто постоянно призывает её по мелочам.

Партия завершилась, и на сей раз проиграла Гейсс.

– Мне вот в карты не всегда фартит, а вообще я везучая, – сказала она, со звоном рассыпая на столе извлеченную из кармана мелочь, – когда училась в универе, помню, мне удавалось пролетать на «отлы» и «хоры», даже если знала меньше половины, а один раз был случай, когда я выучила всего один билет из тридцати – вы представляете? – один! из тридцати! – и именно его я вытащила. Каково? И в бою до сих пор тьфу-тьфу-тьфу… Случалось, прямо в меня роботы с датчиками движения целились… и мазали…

– Удача дама капризная, – сказала Тати, – любимчиков иногда заводит. Но надо крепко помнить – её поцелуи ни в коем случае нельзя принимать как должное… Отношения с госпожой удачей всегда должны быть острыми, она дама страстная, и сразу уходит, если к ней начинают привыкать, – она отняла руки от спинки стула Майер, потянулась, положив ладони на затылок, – может, мне и правда сыграть с вами? – задала она риторический вопрос самой себе, и тут же ответила на него, – Нет, пойду лучше что-нибудь почитаю. Спокойной ночи, девочки.

– Вот видишь, – едко сказала Майер младшему лейтенанту Гейсс, когда шаги капитана Казаровой замерли в глубине коридора, – командир книжки читает, а ты… Краткое содержание… Один билет из тридцати…

Гейсс насупилась.

– Казарова – мировой командир, – сказала Зубова веско, – это она нас так воспитывает, исподволь, чтобы мы даже не замечали. А то бывает иные как встанут руки в боки, как начнут мозги чинить, поучать, так и уши в трубочки свернутся…