Дети большого дома
Шрифт:
Севуни оглянулся на Аршакяна и машинально взял аккордеон из рук девушки; после потери скрипки аккордеон был для него утешением.
— Играй, Севуни, играй!
— «Яблочко», пожалуйста! — попросила Мария Вовк.
Севуни начал играть.
Мария Вовк, оступаясь, слетела вниз, вбежала в круг, составленный бойцами и санитарками, и начала танцевать, подпевая и прихлопывая в ладоши.
Казалось, девушка поет и пляшет от несдержанной радости, но выражение лица говорило о чем-то другом…
Несколько пожилых врачей, сидя под кустами, глядели на пляшущих, негромко переговариваясь.
На
Эти столь разные по характеру люди: один — молчаливый и во время работы и в минуты досуга, другой — готовый без умолку рассуждать на любую тему, в любое время и при любых обстоятельствах, — были тем не менее неразлучными друзьями. Даже внешне оба врача были полной противоположностью друг другу: Иван Ляшко — высокий и худощавый, со смуглым лицом и пристальными глазами, в глубине которых тлел огонек, и Кацнельсон — низенький, склонный к полноте, с красным лицом и рыжеватыми волосами; цвет бровей и ресниц сливался с цветом кожи, из-под очков мигали близорукие глаза.
Играл аккордеон, плясала Мария Вовк.
А Кацнельсон все говорил и говорил, ибо не в состоянии был молчать. Чертя какие-то узоры сухой веточкой по песку, он анализировал последнее наступление фашистской армии.
— Вы представляете себе, что именно произошло? Они все прут и прут вперед, эти идиоты, не думая о том, каково же им будет возвращаться. Да, они не задумываются над этим! Вы представляете себе, как это ужасно для них, что они даже не задумываются о своем возвращении?! Да вы, наверно, не представляете себе… История покажет впоследствии, какими они были идиотами, покажет, и даже в очень близком будущем!
Иван Ляшко вытер марлей свой стакан и вместе с двумя кусками сахара уложил в прислоненный к пеньку вещевой мешок. Застегнув ремешки, он повернулся к коллеге и неожиданно спросил:
— Вам приходилось читать произведения Вольтера, Яков Наумович?
— Вольтера? — удивленно переспросил Кацнельсон, еще не уразумев смысла неожиданного вопроса главврача. — Какое именно произведение Вольтера?
— То, например, героем которого является Панглос.
— А почему вы его вспомнили? Не понимаю, совершенно не понимаю!
— Потому, что он, как и вы, был неизменно храбрым и оптимистически настроенным философом.
Военврач Кацнельсон, сидя на земле, удивленно глядел на главврача; голова его была значительно ниже плеч Ляшко.
— Считаю весьма неудачным ваше сравнение, Иван Кириллович! — заявил он, сдергивая очки. — Вы меня простите, но, уверяю вас, совершенно некстати! Вы попросту грубо задели меня, и я не понимаю, чем я заслужил подобное отношение. Совершенно не понимаю!
Заметив, что Кацнельсон не на шутку обиделся, Ляшко попробовал смягчить впечатление.
— Почему вы обиделись? — спокойно спросил он. — Ведь Панглос — жизнелюб, оптимист и даже своеобразный философ.
Кацнельсон рассердился еще сильнее.
— Нет, вы просто оскорбили меня! Вы даже не представляете себе, как оскорбили…
Ивана Ляшко выручила Мария Вовк,
Мария Вовк подбежала к Тиграну.
— Вы тоже должны танцевать, товарищ батальонный комиссар!
— Да я не умею, — отказался Тигран.
— А Ляшко разве умеет? И вы должны танцевать, если не сердитесь на нас.
— За что же мне на вас сердиться?
Тигран с теплым чувством смотрел на пылкую девушку; в эту минуту Мария Вовк казалась ему очень красивой.
А Мария продолжала:
— А пляшу я потому, чтобы сердце не болело, чтоб не заплакать. Прошлой осенью и сил бы не хватило плясать. И теперь тяжело, но теперь я плясать могу!
Мария опять убежала к хороводу.
…Отыскав политотдел, Тигран оставил машину там и вернулся назад, чтобы двигаться с полками.
С наступлением темноты по дорогам и прямо по полям потянулись части.
Рядом с подполковником Дементьевым шагали Аршакян и Шалва Микаберидзе. Все молчали, прислушиваясь к шуму на дорогах, вглядываясь в одетые мраком поля.
Отступали все виды оружия, и лишь авиация тянулась по небу в обратном направлении.
Тяжелым и гнетущим было все вокруг, но в глубине души Тиграна крепла уверенность, что наши войска не отступают, а торопятся скорее добраться до определенного места, чтобы встретиться с врагом в новом сражении. А добравшись до этого места — будет ли это завтра, послезавтра или еще позднее, — уже не отступят ни на шаг, и тогда начнется великое движение на запад.
Тигран знал, что на танках и орудиях еще остается лозунг, который родился после разгрома фашистской армии под Москвой: «Вперед, на запад!..»
LXXVI
Фашистская армия вторично заняла Ростов и двигалась на Кавказ, в слепой ярости ползла на восток — к Волге.
Каждый день в сводках Информбюро упоминались имена знакомых городов, с которыми связаны были воспоминания детства сотен тысяч советских людей, незабываемые события их жизни. Вновь забиты были толпами дороги, горели железнодорожные станции; дым и пыль плотной стеной вставали все над новыми и новыми городами; на полях снова, как и в прошлом году, тлели не вывезенные хозяевами копны пшеницы. Над желтеющими долинами, над реками, проселочными дорогами и даже над глухими, далекими от центров деревушками реяли черные тени фашистских бомбардировщиков, и ясное небо гудело от их зловещего воя.
Целый месяц ведя непрерывные бои с врагом на различных рубежах, армия, членом Военного Совета которой был генерал Луганской, в начале августа построила оборону на восточном берегу Дона, к северо-западу от Сталинграда, — там, где река, изогнувшись, заворачивает на юг. На противоположном берегу параллельно руслу реки тянулись гряды невысоких гор. Напротив виднелась станица Клетская, уже занятая фашистскими войсками. Расположенная на возвышенности, она казалась далекой и недоступной, превратилась теперь в оплот вражеских войск…