Дети большого дома
Шрифт:
— Не волнуйся! — успокаивает она. — Все будет хорошо…
Когда же наконец наступит рассвет? Тигран помнит: пытаясь отвлечься от тревожных мыслей, он присел к письменному столу и начал! листать свою научную работу «Грибоедов и декабристы в Армении». Он словно воочию видит сейчас перед собой Грибоедова: спокойно сидя перед наследником персидского престола и главнокомандующим вооруженными силами Персии Аббасом Мирзой, Грибоедов невозмутимо диктует ему условия мирного договора. Подрагивающей рукой оглаживая бороду, Аббас Мирза слушает и, не сдержавшись, гневно выкрикивает: «Но Персия еще не сломлена!..» Щуря близорукие глаза, Грибоедов
…Вершина Арарата заалела. Вот-вот взойдет солнце, зальет щедрыми лучами весь мир. В вагоне все спят. Прислонившись плечом к двери вагона, Тигран вспоминает ту ночь. Он так и не заснул тогда. Сон одолел его, когда уже поздним утром, прикорнув на диване, он тревожно задумался о Лусик. Его разбудил телефонный звонок. Аргам, брат Лусик, сообщил о бедствии, постигшем родину, перевернувшем всю его жизнь…
Все это стало только воспоминанием. А теперь они едут на фронт.
На плечо Тиграна опустилась тяжелая рука.
— Природой любуешься, старший политрук? — спросил командир полка Дементьев. — Трудно расставаться, понимаю тебя.
Тигран окинул взглядом рослую фигуру майора, остановившегося рядом с ним.
Он полюбил этого богатого жизненным опытом человека, неизменно бодрого и уравновешенного. Тиграну нравилось, что Дементьев не повышал голоса ни в споре с равными, ни тогда, когда делал замечание подчиненным.
— Красивые поля здесь, — повернулся к Тиграну майор. — Ничего не скажешь, красивые. Тебе, наверно, кажется, что нигде нет таких долин и горных видов. Ведь так, не правда ли? Самые красивые места — это всегда родные поля и горы!
— Нет, почему же, — улыбнулся Тигран. — Я знаю, что есть и более красивые места. Сам видел.
— Зна-аешь… — протяжно повторил Дементьев. — Знать и чувствовать — это разные вещи. Кривишь душой, старший политрук! А вот мне, например, кажется, что нет лучше мест, чем мои саратовские поля, чем берега моей Волги! Какие рассветы и закаты бывают на матушке Волге — описать невозможно! Я и сам знаю, что на свете много живописных мест, но родные поля кажутся красивее всех. И тебе тоже, признайся! Вот вернусь в Саратов и — кто знает? — может, вспомнится тогда эта Араратская долина…
Дементьев глубоко, всей грудью вдохнул свежий утренний воздух.
Расступаясь перед поездом, убегали на восток села, виноградники, зеленые поля люцерны, плантации цветущего хлопчатника, ручейки и мелководная в это время года река Аракс.
— Может, думаешь: «Кто
— Может быть, и так.
Взявшись обеими руками за рамку двери, Дементьев высунулся из вагона, глядя на восток. На его лицо упал темнокрасный отблеск.
— Солнце всходит, — сказал он, снова откидываясь назад и словно не слыша ответа Тиграна. — Оставайся в моем полку, Аршакян. Славно будем жить вместе!
— Будем жить? Или сражаться?
Дементьев махнул рукой — ему не понравился ответ Тиграна.
— Я говорю — будем жить. Для человека, надевшего военное обмундирование, сейчас жить — это и значит сражаться! Оставайся у меня в полку. Слышишь?
— Хорошо, раз так — будем жить! Мне нравится твой полк, товарищ майор.
— Будем жить вместе и постараемся не умереть. Условились? И наш союз благословит начальник политотдела, старший батальонный комиссар Федосов! Хороший он у нас мужик.
Майор бросил взгляд вглубь вагона.
— Ну как, Хачикян, поспал хоть немного?
Вытянувшись перед командиром, солдат с автоматом на груди ответил тоном рапорта:
— Точно так, спал немножко, товарищ майор!
Дементьев посмотрел на него, на сидевших у телефона бойцов и негромко проговорил, обращаясь к Тиграну:
— Хорошие ребята! Вот хотя бы этот Каро Хачикян. Сразу видно — рабочий человек. Хачикян, знаешь старшего политрука Аршакяна?
— Точно так, знаю, товарищ майор!
— Так, смотри, будешь плохо служить — узнает он, напишет вашим. Понятно?
— Точно так, понятно, товарищ майор!
— Ну, раз понятно, буди командиров.
К открытой двери подошли комиссар полка Шалва Микаберидзе, начальник штаба Николай Кобуров и его заместитель Мисак Атоян.
— Любуйтесь рассветом! — весело предложил командир полка. — Кто просыпается позже восхода солнца, тот упускает свое счастье! Поэтому-то я и разбудил вас. Изъявите благодарность!
— Как мы благодарны! — в тон ему воскликнул Микаберидзе. — Прямо всей душой и всем сердцем.
— Боевой у нас комиссар! — одобрительно заметил Дементьев. — Будем жить с тобой, комиссар, будем! А у тебя что с глазами, Атоян? Веки красные. С чего это?
— От кода! — объяснил Микаберидзе. — Днем и ночью с кодом мучается, бедняга.
— Потому, вероятно, и сапоги не начистил, — заметил командир полка. — Учись у комиссара, Атоян! Погляди, как блестят у него сапоги, как он гладко выбрит. Хоть с самим генералом Галуновым встретится, и тот ни к чему придраться не сможет! И мне, братец ты мой, есть чему поучиться у комиссара. А уж тебе, Атоян, и подавно… А код, конечно, важное дело, знать его надо…
Под кодом подразумевались ключи к шифру, которые должен был изучить Мисак Атоян. Прибыв в часть, он не расставался с тетрадками кода, бесконечно выписывал пятизначные цифры, учась искусству передавать донесения при помощи цифр. Ему казалось, что если в боевой обстановке вдруг случится записать не ту цифру, это может послужить причиной поражения всей дивизии. И так же, как начальник штаба Кобуров спал, подложив под голову планшет с военным уставом, так и Мисак Атоян не расставался со своими шифрами. Оба были большими друзьями — воронежец Николай Кобуров и сын карсского ремесленника, невысокий, скупой на слова лейтенант Мисак Атоян. Одному казалось, что командир полка без штаба бессилен, что штаб решает все, а другой полагал, что вести войну без шифров невозможно.