Дети Брагги
Шрифт:
— Это, наверное, их основное нападение! — подгонял усталых дружинников и не менее измученных рабов Бранр. — Лейте масло на раздвижные лестницы! Шевелитесь!
В ярком свете горящих башен сцена внизу напоминала порядок, возникающий из хаоса. Подчиняясь какому-то сверхъестественному безумию битвы — уж не было ли среди франков берсерков? — все новые воины гребли вперед в маленьких лодчонках, чтобы заменить убитых. Ни одна из лодок не остановилась подобрать раненых, их безжалостно отталкивали прочь или шли по телам еще живых.
Из особой башни выволокли тяжелые котлы, вдвинули их в навесные бойницы, в незапамятные времена пробитые строителями Рьявенкрика.
Но и тогда на стенах не услышали ни единого крика. Лишь послышался какой-то сдавленный хрип, как будто сотни глоток стянуло в предсмертной агонии. Раздался леденящий душу свист, и вверх взметнулись столбы пара — это в холодную воду рухнули обжаренные в раскаленном масле тела.
С противоположного берега реки подошла еще одна осадная башня, и воины на ней забрасывали крючья в пылающие обломки своих предшественниц, засевших на камнях, стараясь растащить их в стороны, чтобы расчистить себе путь к крепости. Вдоль всей глядящей на реку стены новые и новые башни состязались за то, чтобы первыми вновь наброситься на стены древнего города.
— Подобрать стрелы! — скомандовал Бранр.
Его слова передали по рядам. Дружинники спешно подбирали упавшие на парапет стены франкские стрелы, чтобы передать их лучникам. Вскоре пылающий смерч полетел навстречу второй шеренге башен, расцвечивая и их пламенными узорами.
Но многие франкские стрелы извлечь под силу было бы лишь целителям. По меньшей мере пятеро корчились рядом со Скагги, умоляя о помощи, задыхаясь в лужах собственной крови. Сколько еще из защитников Рьявенкрика осталось на ногах? Скольким уже не встать…
Хотя от усталости прицел их бывал иногда неточен, лучникам удалось поджечь еще несколько башен и барж. В этих местах охваченные пламенем плоты с нагромождениями тел надежно перекрыли путь новым лодкам. Грим тревожно поискал взгляд Бранра. На лице посланца Круга читалось то же недоумение — франков почему-то не трогала участь павших. Впрочем, оба они ясно понимали, что нет времени доискиваться причины: новая волна нападавших затопила лестницы, нетронутые подожженным маслом.
Теперь Грим — хорошо еще они с Бранром успели расставить бойцов в наиболее слабых местах стены — парировал, наносил удары, рубил сплеча, совершенно не думая о том, что делает, — его вновь охватила священная ярость схватки. Противник у них могучий, души многих знатных франкских витязей отправятся сегодня в загробный мир, но врагу не пересечь этой черты, те, кто взберется на стены, умрут.
Одину слава!
Дощатый настил стал скользким от крови. И шагу не ступить, не попав в кровавую лужу, не наступив на раненого или труп. В клубке мертвых или почти мертвых тел сплелись франкские воины и защитники Рьявенкрика. И нет времени выяснять, кто в этой стонущей массе враг, кто друг.
Снова стрелы, снова тела, наконечники копий, блеск взнесенной секиры, брызги кипящего масла. Выпады Одина, Предателя Воинов, облаченные в разящий металл.
Дружина Рьявенкрика не подбадривала себя более кличем. Защитники были теперь почти так же безмолвны, как нападавшие на крепость, слишком измучены, чтобы тратить силы на крик.
Скагги уже не мог бы сказать, сколько уже это все тянется, как давно опустилась на остров ночь, и было ли у нее когда-нибудь начало. А вдруг и не было ничего,
Но, наконец, он услышал приказ Бранра придержать стрелы и отдохнуть на оружии. Со слезящимися от усталости глазами Скагги без сил привалился к стене и уставился на реку, не волнуясь о том, какая удобная из него получается мишень. Он только вяло удивлялся, что жив.
Река была запружена десятками и сотнями лодок, большая часть которых горела. Пламя пожирало все осадные башни, а некоторые уже догорали, и над поверхностью воды торчали лишь обуглившиеся остовы. Повсюду виднелись размозженные о камни или проткнутые копьями тела, груды трупов покрывали обломанные зубы причалов, безжизненные, изрубленные тела свисали с башен и с бортов лодок. Другие еще держались на плаву, и вокруг них пенилась кровавая вода. На востоке небо окрасили золотые полосы восхода, и первый утренний свет явил сцену неистового побоища, какое не привиделось и во сне даже воинственным данам. Ярче алых языков пламени бежали воды могучего Гаут-Эльва, унося с собой сгустки запекшейся крови, мертвых и умирающих.
На стенах древней крепости воины легли там, где сражались, не чувствуя холода каменного ложа под головой, не ощущая запаха смерти, не слыша криков раненых.
Спустя какое-то время с толпой рабов и какими-то старцами, быть может, целителями или еще кем, появился, прихрамывая, Глам. Скагги с трудом открыл глаза, ему хотелось спросить, выстояла ли дружина Карри — эта женщина-херсир вызывала у него странное, почти благоговейное восхищение, — но голова его безвольно упала на дощатый настил.
Очнувшись, Скагги нашел в себе силы добраться лишь до угловой башенки, где был сложен провиант, и, набив желудок, забылся снова. Судя по голосам, в башенке теперь поспешно и озабоченно совещались городские старейшины и принятые, как равные, в совет три приезжих воина-скальда. Сквозь забытье до Скагги смутно доносились обрывки голосов. Каждый, кто способен был держать оружие, вышел прошлой ночью на стены… Старейшины говорили о потерях, о небольшой бреши, об уцелевших кораблях. Несмотря на выносливость берсерка, даже голос Грима казался усталым. Шлем Бранра был сильно помят, и на правом виске у него запеклась кровь.
Скагги посматривал на говоривших, но не вслушивался в то, что они говорили. Было что-то, что ему необходимо было сказать, то ли Гриму, то ли Хромой Секире — что-то очень важное, то, что он узнал среди битвы. Но он не мог вспомнить, что это было. Едва ли это важнее сна. Как бы хотелось уйти со стен, вернуться… ну хотя бы на солому под навесом у двора старейшин…
Проснулся или, вернее, очнулся он к вечеру, чтобы, подтянувшись к стене, увидеть все ту же цепь лагерных огней на противоположном берегу Гаут-Эльва, в точности такую же, как вчера. Ежечасно сменяли друг друга измученные дозорные. С реки наползла странная дымка, закутала обломки осадных башен. Туман был полон звуков: поскрипывание уключин, плеск воды под веслами, странный шум, как будто бы кто-то натягивал лук или меч вынимал из ножен, хотя, возможно, франки пытались делать это как можно тише, готовясь к набегу. Раз за разом рога трубили ложную тревогу, и усталые дружинники всматривались во враждебную мглу, не в силах разгадать ее тайны. То тут, то там туман отступал на шаг, но лишь затем, чтобы накатить снова, а вместе с ним возвращались и звуки.