Дети Ченковой
Шрифт:
— А она сама ведь спала, а, бабушка?
— А как же! Тогда я стала подниматься еще раньше, и хотя в холодной росе мерзли ноги, я не обращала на это внимания и торопилась поскорее накосить травы. И все-таки, как я ни старалась ей угодить, она вечно меня ругала. Нигде я столько не плакала, как там. Но однажды случилось такое, что отучило меня плакать.
— Что же это было, бабушка? — обрадовалась девочка.
— Однажды убирала я на кухне. Хозяйка велела мне снять с полки все большие кастрюли, в которых готовили угощение,
Я старалась все делать быстро, потому что не любила медленной работы. И когда я ставила уже последнюю кастрюлю на полку, хозяйка выхватила ее у меня из рук и показала невытертое место возле ручки. Я молча еще раз вытерла кастрюлю. Тем временем она так распалилась от злости, что стала красная, как перец. Она выставляла кастрюли с полки на середину кухни, и я снова должна была их перетирать. Хозяйка стояла надо мной, пока я все не закончила. Потом ушла в комнату и легла на диван, чтобы немного поостыть.
А мне стало невыносимо горько…
Я побежала на гумно, бросилась там на сено и заревела в голос. Мне казалось, что я не выдержу в этом доме до праздника всех святых.
Ну вот — пока я на гумне ревела, пришел туда батрак. Это был новый работник. Старый заболел, и ему пришлось уйти домой. Новый батрак был совсем молодой и очень веселый. Те несколько дней, что он там успел проработать, он все время со всеми шутил. Он-то и нашел меня плачущей на гумне. Спросил, что со мной. И я ему пожаловалась.
Сначала он рассмеялся. Но я еще пуще заплакала и сказала ему, что больше здесь не выдержу.
Тогда он присел возле меня и стал говорить: мол, плакать не стоит, надо лучше подумать, что можно сделать.
И так он меня тогда долго учил и уговаривал, что я и сама поняла, что не должна принимать хозяйский гнев близко к сердцу. И еще он сказал мне, что не надо было второй раз перетирать уже вытертые кастрюли. И что нельзя давать себя в обиду, если ты права, как бы хозяйка из себя ни выходила.
— И вы больше не давали, бабушка? — Девочка очень обрадовалась, потому что нашелся наконец человек, который посоветовал бабушке, как ей вести себя на такой суровой службе.
— Я не могла себя дать в обиду, потому что этот батрак высмеял бы меня: дескать, я трусиха. А когда я увидела, как он сам насмехается над хозяевами за их спиной, то сразу стала смелее. Однажды мы собрались идти на гулянье, — вспомнила бабушка, — а в тот день мы с этим батраком резали сечку. Ее надо было нарезать столько, чтобы хватило и на воскресенье и на понедельник. Мы резали ее уже довольно долго, так что у меня даже руки заболели, а сечки все было мало. Тут он и сказал мне:
«Э-э, надо что-нибудь выдумать, а то мы на гулянье не попадем!»
Он набросал в тот угол, где обычно лежала сечка,
Можно было подумать, что ее хватит на целую неделю!
Не успели мы это сделать, как на гумно пришел хозяин с палкой в руке. Увидев такую кучу сечки, он похвалил нас. Но потом, видно, что-то сообразил, подошел к сечке и стал тыкать в нее палкой…
И вдруг вытащил пучок сена!
Тогда он накинулся на нас и, размахивая палкой, стал гонять батрака по гумну.
А тот проворно взбежал на навозную кучу посреди двора и ухмылялся оттуда хозяину: полезай, мол, за мной, если охота!
Что было хозяину делать? Он нахмурился и ушел в дом.
Две недели он с нами не проронил ни слова. Но потом поостыл и, поняв, что никто лучше этого батрака не сумеет ходить за его дорогими лошадками, забыл о сене в сечке.
— И долго вы еще там служили?
— Четыре года, дитя мое! А потом мы оба ушли оттуда.
— И что же вы делали дальше?
— Поженились! Это был твой родной дед, — закончила бабушка рассказ о годах своей молодости.
Девочка пожалела только об одном: что никогда не знала своего деда! Как же, наверное, было хорошо, что он всегда был такой веселый!
И как хорошо, что бабушка за него вышла!
С таким дедом она, конечно, больше никогда ни от чего не плакала!
КАК БАБУШКА С ДЕДОМ ХОДИЛИ ШИШКИ СОБИРАТЬ
— Бабушка, расскажите-ка мне про деда! — попросила девочка, как только бабушка появилась в дверях.
— Ладно, Ганичка, только сперва покажи, как у тебя глаза.
Девочка сидела на лавке у окна и пыталась что-то писать на грифельной доске. Бабушка заботливо осмотрела ее воспаленные глаза.
— Утром я уже легче открыла глаза, чем раньше. Но вижу еще плохо, — похвасталась и в то же время пожаловалась девочка.
— Ты не должна писать, пока не будешь видеть совсем хорошо. Иди садись рядом со мной, я расскажу тебе, как мы с дедом ходили за шишками, — сказала бабушка весело. Ей тоже показалось, что глаза у девочки воспалены меньше.
Девочка улыбнулась, смахнула пыль с лавки, села на тулуп, обняла худые коленки руками и стала ждать, когда же бабушка начнет рассказывать.
— Ну, так вот, когда мы с дедом поженились, мы не знали, где будем жить. Матери у него уже не было, а у моей нас было еще много.
Когда дед был маленький, он жил со своей матерью в задней комнатенке у богача Яблонского. Пока мать его была жива, она отрабатывала за комнату у Яблонского в поле.
В ту же самую комнату Яблонский поселил и нас. И тоже с условием, что мы будем ему отрабатывать, как это делала покойная мать.
Вечером, когда мы остались в комнате одни, дедушка все рассказал мне о себе. Представляешь, когда он был маленький, он даже не знал, что такое настоящий хлеб.