Дети черного озера

Бьюкенен Кэти Мари

Я вздрагиваю, когда Лис вопит:

— Сознайся!

Мой взгляд тверд.

— Это я положила кости на алтарь, — говорю я сильным, ясным голосом.

Лис поворачивается к сестрам:

— Ваша подруга не умеет предвидеть. — Он выплевывает обвинения: — Она вас обманывает! Притворяется!

Сестры сжимаются от страха. Оспинка начинает всхлипывать и глухо, жалобно подвывать.

— Эта лишь игра, когда она, — Лис презрительно хмыкает, — оставляет кости, а на следующий день сообщает, где их найти. Кто еще играет с вами?

Долька откашливается.

— Обычно

это камешки, — говорит она. — Кости были только один раз. Мы больше так не играем. Уже много лет не играли.

— Я спрашиваю: кто еще?

— Заячья Губа и Луна, — отвечает Долька. — Иногда Младшая Рыжава.

Оспинка отрывает лицо от груди сестры:

— Крот. Молодые Пастухи.

— Еще кто?

— Вторуша, — говорит Долька.

Лис выжидает, его взгляд переходит с Дольки на Оспинку. Он швыряет кости в очаг и говорит:

— Расскажите своим друзьям, что Хромуша их обманывает. Она ничего не может предсказать.

Вы слышали ее признание. — Он сжимает кулаки и ревет: — Лжепророчица живет среди нас! — Сузившиеся от ярости глаза перебегают с отца на меня. — К ночи соберемся в Священной роще, — объявляет он.

Во рту у меня разливается вкус металла. Сопровождающая его белая вспышка отдается сильной болью в голове. Руки взлетают к глазницам, и я чувствую, как оседаю на пол, соскользнув со скамьи.

Я вижу матушку, переворачивающую детское место — округлое, гладкое, глубоко пронизанное венами, синевато-красное, как кусок мяса, и, что важное всего, совершенно неповрежденное. Она кладет руки на живот Хмары, ощупывая матку, уже не рыхлую, а плотную, съежившуюся до размера мужского кулака. Берет на руки новорожденную девочку, отнимая ее от груди Хмары, и дитя пронзительно вопит. «Уж ты старшим спуску не дашь», — говорит матушка.

Она вытирает с новорожденной восковидную смазку, небольшие сгустки крови. Остается лишь помыть младенца между ножек, когда в хижину врываются Долька и Оспинка. С их плащей стекают дождевые капли, раскрасневшиеся щеки облеплены мокрыми волосами. Оспинка подбегает прямиком к Хмаре и утыкается лицом в сгиб ее руки, не обращая внимания на кровь, блестящий пупок, красносинее мясо. Долька стоит у двери и трясется, озирая сцену, пока не предназначенную для ее глаз.

— Друид! — вскрикивает она и тоже начинает плакать, судорожно всхлипывая. — Он превратит нас в камни!

Матушка хватает Дольку за плечо.

— Хромуша? — спрашивает она. — Что с Хромушей? — Но Долька лишь рыдает, и матушка трясет ее, трясет так, что Хмара делает тщетную попытку приподняться с тюфяка:

— Набожа!

Девочки ревут и шмыгают носом, задыхаясь, истекая соплями и размазывая их ладонями. В промежутках они выдыхают, что я врунья, что я положила камень в лужу и змеиные кости на алтарь, что я описывала тела, разорванные и разодранные гвоздями римских сапог, что Лис ненавидит их игру, что они не хотят превратиться в камни или зверей, что они назвали другие имена, что друид выгонит их всех из деревни.

Глаза матери мечутся, словно она хочет сбежать из хижины, от этой бессвязной болтовни, но сперва ей нужно

освободиться от младенца, которого она держит на руках.

Долька говорит:

— Сегодня вечером в роще он принесет жертву.

Матушка сует вопящий сверток к груди Хмары и поворачивается, чтобы уйти.

— Лапушка-а… Моя любимая овечка-а… — всхлипывает Оспинка и снова разражается рыданиями.

Долька говорит:

— Я рассказала ему, как мы ее выхаживали. Он и слушать не хочет.

Матушка опирается ладонью о стену:

— Он собирается зарезать Лапушку? Ты уверена?

Оспинка кивает и закрывает руками угрюмое заплаканное лицо.

Долька вытирает глаза подолом и скулит:

— Он велел нам найти Пастуха и сказать ему, чтобы готовил тварь — овцу с кривой челюстью, сказал он.

— Успокойся, — утешает дочку Хмара, гладя ее по волосам. — Успокойся.

Но сестры не успокаиваются. Матушка, даже не вспомнив о плаще, выбегает за дверь, в проливной дождь.

Очнувшись, я обнаруживаю себя на тростнике. Разномастные корешки и листья, свисающие с потолка, постепенно обретают ясные очертания. Потом я вижу руку отца, прохладной влажной тряпкой промакивающую мне лоб.

— А Долька и Оспинка? — спрашиваю я.

— Ушли. — Он прижимает к губам палец. — Теперь помолчи. Отдыхай. Ты сомлела. Долго не приходила в себя.

Я хочу приподняться на локте, но отец кладет мне руку на плечо, мягко опускает на тюфяк.

— Лис? — шепчу я.

— Обходит хижины, — отвечает отец. — Вечером мы принесем в жертву овцу. Так сказал Лис, когда ты обмерла.

Облегчение подобно грому: туча разверзается, дождь проливается на землю.

— Надо привести матушку, — говорит отец. — Я быстро.

Но она уже оставила Дольку, Оспинку, измученную Хмару с малюткой. В любой момент вымокшая до нитки матушка может вбежать в дверь.

— Она уже идет.

А Лапушка? Я сжимаю пальцы в кулак — за нашу овечку. Сперва щенок Охотников, теперь Лапушка. Самый бессердечный выбор, который только может сделать Лис, таким образом предупреждая нас: еще одного предательства он не потерпит — ибо именно предательством друид считает мое описание погибающих соплеменников. Он не потерпит этого ни от моих домашних, ни от меня самой — девочки, быстро возведенной в звание пророчицы и столь же быстро низложенной до уровня порченой лгуньи.

ГЛАВА 24

НАБОЖА

Набожа отложила в сторону круглую веялку. По дороге к отхожему месту она все еще горячо надеялась, что ошибается. Но затем, присев над смердящим выгребом, провела рукой между ног и увидела кровь на кончиках пальцев — свидетельство того, что Мать-Земля не благословила ее младенцем.

Шесть лун назад они с Арком вступили в союз, и до сих пор с приходом новой луны она чувствовала, как набухает грудь, ощущала тяжесть в животе. Прошлой ночью она проснулась от знакомого чувства. Вместо того чтобы сонно перевернуться на другой бок, она раскрыла глаза. Словно лезвие спелый плод, ее оцепенение пронзила мгновенная уверенность: завтра придут крови.