Дети Древних
Шрифт:
— Когда тебя спустили с небес на землю, мы боялись, что ты разобьёшься, словно хрустальная статуя, — продолжал каюр. — Торопились со всех лап. Но ты и верно мать матерей и супруга Старших: ты уцелела. Только вся была в инее, как в шерсти. И косы твои что сосульки: хоть обрезай напрочь.
Голос его через все внешние обвёртки доносился глухо.
— Это медведи такие рогатые или олени шерстистые? — проговорила Марина глухо.
— Просто шуточка, — объяснил он успокоительно. — Оборотни они, наши младшие братцы, какой истинный вид — даже нам не признаются или сами не знают. Вот и ухитряются
— А ты?
— Маскировка. Оленьи медведи любят оленного человека, знаешь ли.
Подошёл к нарте, подоткнул тяжёлую полость:
— Хорошо держишься, однако. Не холодно тебе?
— Холодно — так разве я признаюсь, чтобы хозяин на меня разгневался? Сказка такая у нас есть. «Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная».
— Я тебе не хозяин. Никому не хозяин. Сын своего отца, как и тот мороз, что поселился внутри тебя самой.
— Мороз — это неплохо. Наверное, оттого я не зябну снаружи.
— Меньше болтай, знаешь. Если у тебя и вместо сердца получился ледяной камень…
— Никак достучаться хочешь?
— Отвяжись пока, ладно? Не время и не место для заигрываний.
— Скажи имя — отвяжусь.
— Унктоми, Паук. Спи.
Тут Марина с каким-то непонятным ей самой облегчением погрузилась то ли в сон, то ли в забытье — словно в имени заключалось абсолютное объяснение всего, что с ней произошло. В этом забытьи почувствовала, что её снимают с саней и несут куда-то, завернув в меха, и кладут на такую же пушнину.
А когда открыла глаза и повела ими по сторонам — первым, что увидела, был полупрозрачный ледяной свод, низкий и слегка фосфоресцирующий голубовато-зелёным, будто девушка находилась внутри волшебного фонаря. Её пышная постель занимала большую часть круглого помещения: те же холодные морские цвета, будто под водой замёрзла и поникла трава. Единственный тёплый свет шёл от жирового светильника в виде плошки, который стоял у порога.
— Что это такое?
— Куинзи. Иглу, если понятнее. Домик изо льда и снега, — Унктоми сидел на корточках на полу. Он разделся до пояса, оставшись в одних «медвежьих» штанах, и курил трубку с длинным прямым мундштуком и чашечкой из красного камня. «Утешительно, что хоть рот у него нормальный, — подумала девушка. — Раз уж в нём трубка. А по виду — и в самом деле паук».
Широкоплечее мускулистое тело, жилистые, тонкие и длинные руки с выразительными пальцами, круглая голова, обросшая чёрным волосом, разобранным на прямой пробор и скрученным в две косы. Не очень молод и не слишком красив: нос с горбинкой, губы щелью, узкие глаза изнутри бликуют желтовато-алым. Широкие скулы и узкий подбородок делают лицо подобием ромба.
— Наружи холодно?
— А тут особенного тепла не бывает, — объяснил он. — Иначе бы вся плавучая земля потрескалась на айсберги, а талая вода надвинулась на сушу. Хотя понемногу как раз это и происходит.
— Ночь или день? Светится непонятно.
— Ночь, равная полугоду. Это глубинное мерцание вокруг, от мелких существ с самого дна океана.
— Фосфоресценция? Интересно. А что я тут делаю?
— Гостишь у Белого Затмения, Ледяной Тишины и Бегущего Ветра. Это всё отцовы имена: он тебя принёс и уложил на снег прямо перед моими ногами. Посмотрела
— Час от часу всё чудесатей. А где они?
— Зверюшки? Стерегут снаружи, в туннеле. Здесь им жарковато.
— Ты-то сам хоть от человека родился?
— От женщины, причём красивой. Почти как ты сама. Нас много было, сыновей, потому что Шагающий с Ветрами Странник хотел нами спастись от одиночества. Все, кроме меня, под конец захотели прибить батюшку к земле и забрать у покойника власть. Так что под конец в живых остался один я. Как перст.
— Нет жены?
— Не пошла ни одна. Отца, что ли, боялись — он меня одного удостоил своего личного воспитания.
И Унктоми начал рассказывать, попыхивая трубкой и время от времени глубоко из неё затягиваясь.
— Когда я был ещё совсем мальчишкой, матушка моя ушла на небо, где была её родина — там давно уже стояла типи её брата, Звездного Юноши, и шатры сестёр, которые спускались на землю от любопытства и по нечаянности. Тотчас в холодном и хмуром вихре явился мой отец Хастур, но даже не подумал меня утешить: сразу дал мне работу. «Сделай себе новую палатку из бизоньих шкур, потому что в этой поселился дух злой лихорадки, — сказал он, — устрой её потеплей и заготовь побольше еды». Едва я последовал совету, начался снегопад, снег падал непрерывно в течение многих лун и засыпал мой шатёр снаружи, так что он стал похож на вот это самое иглу. По указке отца я соорудил себе круглые лыжи-снегоступы, которые позволяли охотиться: мирные звери уходили от меня с трудом, а от хищников я убегал сам. Также я всё время пополнял запасы, потому что зима задалась на диво суровой. Под конец дошло до того, что сами хищники: волки, лисы и вороны, — пришли к моей двери попрошайничать, и я помог им едой, потому что не годится, чтобы разнообразие жизни истощалось. И без того самые крупные свирепые звери в большинстве своём умерли от холода и голода.
Однажды, когда снова появились голодные, снег стал выше верхушек жердей типи, но в яме внутри неё горел ясный огонь. Я лежал у него неподвижно и спал, испачкав лицо сажей, чтобы оно казалось серым.
Тогда волк завыл, лис затявкал, и ворон карканьем рассказал об этом всем лесным племенам. Все они сказали с радостью, но и с печалью тоже: «Теперь он умирает или мертв, и у нас больше не будет с кем воевать и от кого кормиться!»
Всё это было мне хорошо слышно.
Тогда я поднялся от очага и сказал всем собравшимся:
— Когда я голоден, я буду воевать с вами, чтобы сохранить и отстоять свою жизнь. Но когда я буду сыт и благополучен, а вы — нет, вы сможете рассчитывать на мою помощь. Пусть отныне так и будет!
Мы поклялись в этом друг другу, и весь лес это слышал.
Тем временем приближался конец зимы, когда она особенно лютует напоследок, а у меня ещё оставалось немного провизии. Да и костёр горел так жарко, будто его раздували добрый западный ветер Манабозо и тёплый южный Шевондази.
И вот пришли ко мне звери — Волки и Вороны, Орлы и Рыси, Медведи и Лисицы — и говорят: