Шрифт:
Посвящается тем, чье воображение делает мир прекрасным: никогда не оставляйте мечтаний.
И моим читателям, превращающим мои мечтания в действительность.
Joey Graceffa
Children of Eden
Печатается с разрешения издательства Atria Books, An Imprint of Simon & Schuster, Inc. и литературного агентства Andrew Nurnberg
Copyright © 2016 by Joey Graceffa
Cover design © Krzysztof Iwanski 2016
1
– Еще!
– Жрецы говорят, Рауэн, что именно так предки и погубили нашу планету. «Еще, дай еще!» – вечно требовали они до того самого дня, когда ей оказалось нечего больше дать им и она умерла. – На его лице ухмылка. Я знаю, что он просто дразнится, но все-таки всегда замечаю, как Эш всем телом невольно содрогается при мысли о Гибели Природы. Он регулярно ходит в храм, часами простаивает там на коленях и страстно кается за деяния наших предков. Толку от этого мало. Воздушная оболочка Земли как была разрушенной, так и остается, мир мертв, а мы все еще живы только благодаря чуткому попечению и заботе Экопаноптикума. Никакими молитвами на этом свете больше не вырастить ни единого дерева. Земля ушла в небытие, а мы уцелели.
Я-то в храм никогда не ходила, ни разу. Возможно, если б ходила, то не рассуждала бы так цинично. Но с другой стороны, я ведь, собственно, нигде не была за все эти шестнадцать лет. По крайней мере, формально. Потому что меня, понимаете ли, не существует.
С таким же успехом я могла бы представлять собой плод воображения своего братца-близнеца. Если бы дело так и обстояло, думаю, он давно уже пошел бы домой и улегся спать. Плод воображения все же легче «стряхнуть» с себя, но я-то не такова, и Эш это знает. Я никогда не сдаюсь. Так что многолетняя привычка – ну и, конечно, мамины напоминания – заставляют его посвящать добрый кусок каждого божьего дня ответам на мои бесконечные вопросы.
Для несуществующей девочки я та еще надоеда. Во всяком случае, так постоянно твердит Эш.
Я лукаво улыбаюсь в лицо брату и снова повторяю:
– Давай еще!
Он медлит. Тогда я, выстрелив пружиной, наскакиваю на него и с размаху валю назад. Стул опрокидывается на толстый ковер из мха, который мама так бережно хранит и лелеет. Эш делает попытку технично откатиться в сторону, но роста мы с ним одинакового, а силы у меня, к его большому смущению, побольше.
– Ну, давай же! Рассказывай, – воплю я что есть мочи, придавливаю его своим весом и начинаю щекотать. Он вертится, извивается подо мной, и вот уже оба мы почти в истерике.
Но тут с веранды доносится ласковый голос мамы:
– Хватит, хва-тит! Хотите, чтобы соседи услышали?
И мы тут же умолкаем. Очень маловероятно, чтобы наш смех и визги проникли за высокую каменную стену вокруг нашего семейного жилого комплекса, но если все-таки проникнут, будет беда. Никто не должен знать, что я здесь. Разве что маме удастся наплести, будто девчачий смех издавала какая-нибудь забредшая в гости подружка Эша. Да ведь к нам почти никто не ходит! (А когда кто-то все-таки бывает, мне приходится прятаться в одном из множества укромных закутков и наглухо отгороженных потайных комнат, устроенных родителями по всему дому.) Однако всегда остается опасность, что кто-нибудь из особо пронырливых соседей увидит данные видеокамер местного самоуправления и «сложит два плюс
Так что я помогаю Эшу подняться на ноги, спокойно сажусь напротив и снова приступаю к своему любимому занятию: умоляю – разве что более спокойным тоном – рассказать мне о неведомом мире за пределами нашей семейной обители. Мне не просто не хватает впечатлений от всего того, чего я лишена. Я умираю от их нехватки. С ума схожу.
– Во что сегодня Ларк переоделась после школы?
Ларк – это девочка, которая нравится моему брату, и меня она просто завораживает. Он так ее описывает, что незнакомый образ встает передо мной как живой, и мне начинает казаться, что я с ней тоже дружу. В смысле, дружу так, как если бы была настоящей. Наверняка, встреться мы с ней, сразу стали бы не разлей вода.
Каждый день, как только Эш возвращается домой, я засыпаю его вопросами. Хочу все знать в мельчайших деталях. Где он был, что делал. Для самостоятельного освоения учебной программы мне хватает видеороликов и всяких компьютерных информблоков. Но люди мне интересны куда больше. Их мельчайшие повадки, любые оттенки их поведения приводят меня в восторг.
Что, учительница по истории окружавшей среды сегодня опять заигрывала с директором? А оператор автоциклического сканирования улыбался, когда считывал радужную оболочку твоих глаз при входе в школу? А Брук снова чавкал своими пирожками с красной водорослью?
Это все его знакомые, у меня таких никогда не будет, но я их всех люблю.
Увы, иногда из Эша не вытянешь подробностей, которых я так жажду. Вот спросишь его, что было на Ларк, а он в ответ:
– Что-то такое желтое, кажется…
– Ярко-желтое? Или бледно? – нетерпеливо тереблю его я. – Или с лимонным отливом? Или с лютиковым? Или как солнце?
Ну, то есть, конечно, со времен Гибели Природы (Экологической Катастрофы) ни лимонов, ни лютиков никто не видел, но все же…
– Н-н-не знаю… Кажется, что-то такое… средне-желтое.
– Платьице?
– М-м-м…
Тут я резко и демонстративно откидываюсь на спинку стула.
– Никакого от тебя проку. Ни-ка-ко-го.
Эш, святая простота, никогда не поймет, как вся эта ерунда, в его глазах такая незначительная, может для меня быть дороже и важней всего на свете. Он старается – взаправду, изо всех сил. Но мне всегда мало, всегда недостаточно, всегда хочется еще… Вот так вот мы вдвоем и строим с горем пополам этот призрачный мир для призрачной девчонки. Должна же я быть всегда готова к тому славному дню, когда наконец явлюсь на всеобщее обозрение – вот она я! Если только такой день настанет. Мама с папой всегда уверяют – да, конечно, когда-нибудь… Но прошло уже шестнадцать лет таких уверений, а он все не настает.
Я пристально слежу за тем, как брат мучительно пытается припомнить все перипетии минувшего дня – ради меня, чтобы и я ощутила себя частичкой реальности. Он – мое зеркало, мое отражение, он почти во всем похож на меня. Такие же черные, как ночь, волосы, очертания волевого подбородка смягчены ямочкой, светло-бронзовый цвет кожи. Говорит, что ему не нравится его лицо, слишком тонкие, мол, черты для парня. А я, если бы больше знала о настоящем мире, наверное, считала бы, что у меня – слишком грубые для девушки. По-моему, главное несходство – в линиях челюсти. То есть у обоих у нас они остро и резко очерчены, но Эш, когда чем-то озабочен или взволнован, начинает двигать ею, словно пытается разгрызть возникшую проблему как орех. (Про орехи я смотрела видео по истории окружавшей среды. Представляете себе, нечто съедобное раньше росло на деревьях!)