Дети Есенина. А разве они были?

Сушко Юрий Михайлович

Константин Сергеевич и без того знал, что родственники давно уже просили Алика избавить их от своих посещений. После его визитов их квартиры, как правило, ставились на контроль, а телефоны – на «прослушку». «У нас дети, Алик, – осторожно подбирая слова, извиняющимся тоном говорили тетушки, – пойми правильно…»

Последние годы жизни Константин Сергеевич в основном жил один (официально брак с Сицилией Марковной был расторгнут в 1980-м). Работал на своей подмосковной даче в Балашихе.

Со стороны обветшалое двухэтажное деревянное строение выглядело неприглядно: двор зарос травой, кустарником,

старыми, давно не плодоносящими, корявыми деревьями. Ни клумб с цветами, ни грядок. Неуютом веяло и в самом доме. Зато на верхнем этаже, где хранился бесценный архив, царил образцовый порядок. Своим редким гостям Константин Сергеевич смущенно объяснял: «Хотя по профессии я инженер-строитель и мне сам бог велел давно заняться перестройками-переделками, но я заниматься этим не собираюсь. И не только из-за нехватки времени и сил. Эту дачу после смерти отца купила мама, и она не раз говорила, что именно такой ей дача нравится. Так что был бы большой грех что-либо переделывать. Взять хотя бы это полусгнившее крыльцо… Ведь на нем когда-то сиживали Мейерхольд, Маяковский, Луначарский, Оборин, мои друзья Трифонов, Кассиль, Яншин, Зяма Гердт…»

С родными он поддерживал отношения постольку-поскольку. С Аликом – тем более. Тот сам его сторонился, говоря: «С Костей особой близости не существовало, ибо он был членом партии».

Сын Сергея Александровича Есенина Константин тихо скончался в 1986 году и был захоронен на Ваганьковском кладбище в могиле матери, Зинаиды Николаевны Райх.

Когда его сестра Татьяна приехала в Москву, чтобы помочь решить все вопросы с дачей и добиться сохранности архива брата, то, как она потом рассказывала, «хлебнула нервотрепки на всю катушку. Приходится вступить в борьбу с Костиной вдовицей. Она в сто раз хуже, чем я думала. Она хулиганка, воровка, аферистка. Еще не вступив в права наследства, она распродавала по частям Костин архив, втирала людям очки, что на даче жил Есенин и там есть его мебель, то есть собиралась задорого продать всякое старье… На дачу эта ошалелая баба не хочет никого пускать. Приходилось обращаться в милицию и прокуратуру… А потом она еще заявила, что ее обокрали…»

Печальная житейская история…

«Памятка для тех, кому предстоят допросы»

…Пустая забава, одни разговоры. Ну что же, ну что же взяли взамен? Пришли те же жулики, те же воры И законом революции всех взяли в плен. Сергей Есенин. Страна негодяев

– Алек, ты долго еще там?

– Да я, собственно говоря, только начал. Увлекся. А что, мама?

– Ужин на столе. Будешь?

– С превеликим удовольствием.

Мама расстаралась, кухонный стол был сервирован по первому разряду. Даже коньячные рюмочки присутствовали.

– По какому поводу? – Александр Сергеевич тронул рюмку.

– А без всякого повода. – Надежда Давидовна улыбнулась и даже подмигнула. –

Сына ужином не каждый день угощаю.

– Тогда тост за тебя!

Они выпили.

– А что ты там сочиняешь? Неужели к поэзии опять потянуло? Или снова листовки?

– Мам, помилуй, какая поэзия, какие стихи? Ты же знаешь, я этим уже давно не занимаюсь. Знаешь же, когда американцы меня издавали, я им растолковывал: «…пишу очень мало, и то лишь в тех случаях, когда атмосфера духовного гнета выводит меня из равновесия». На сей раз, – Алек усмехнулся, – как раз все наоборот. Сочиняю инструкцию! Нет, не инструкцию даже, а, – он на минутку задумался, – памятку. Точно – памятку! «Памятку для тех, кому предстоят допросы».

– Решил поделиться своим «передовым опытом»?

– Ну да, похоже на то. Вообще, это мне генерал предложил нечто подобное написать.

– Григоренко?

– Ну, конечно. Помнишь, когда его посадили, я еще воззвание писал «Вечную ручку генералу Григоренко!»?

– Конечно, – улыбнулась Надежда Давидовна.

– Вот и он тоже запомнил. И попросил меня разработать такую шпаргалку для всех, кого вызывают на допросы. Кто какие имеет права и возможности, юридические, процессуальные и прочие. Ведь элементарных злоупотреблений следственной властью у нас сколько угодно. Сколько на моей памяти таких эпизодов было, не счесть. При чем при каждой «посадке».

Алик начал загибать пальцы:

– 21 июля 1949 года – незаконный арест в Черновцах, потом допросы на Лубянке, а с 23 августа – институт Сербского. Там я пробыл до конца октября, а уже оттуда меня перебросили (опять-таки через Лубянку) в питерскую тюремно-психиатрическую больничку – аж до середины октября следующего года. Дальше уже была та самая незабываемая «командировка» в Караганду. Все верно, я ничего не забыл?..

– Тебе судить, ты же у нас с датами и цифрами лучше меня управляешься, математик, – попыталась отшутиться мама, у которой каждое его задержание оставляло свою, незаживающую зарубку на сердце.

– Кстати, о Караганде. Слушал недавно записи Галича. Там у него есть потрясающая песня про генеральскую дочь. Сейчас, погоди, найду…

– Да покушай, Алек, потом послушаем…

– Успеется.

Сын удалился в комнату, стал возиться со своей «бандурой» – магнитофоном «Днепр», потом вернулся на кухню, поискал склянку с уксусом: «Порыв подклеить надо…» Наконец позвал мать и включил запись.

Ой, Караганда, ты, Караганда! Ты угольком даешь на-гора года, А на картиночке – площадь с садиком, А перед ней – камень… Ка-ра-ган-да!..

Запись была паршивая, но слова все-таки разобрать было можно, к тому же дикция у Александра Галича была отменная, актерская. Они посидели немного в тишине, под шуршание магнитной ленты, и потом, вернувшись к обеденному столу, выпили еще по рюмочке.

– Вот так, – сказал Алик, видимо вспоминая свои ссыльнопоселенческие годы. – А вернулся я из славной Караганды уже в конце апреля 53-го…

– Да, – подтвердила Надежда Давидовна, – как раз накануне майских праздников.