Дети Есенина. А разве они были?
Шрифт:
– Почти через два месяца после смерти «отца народов», – уточнил Алек, у которого был свой исторический хронограф. – И дали мне передышку наши славные органы аж на целых четыре года… Потом снова КГБ, институт Сербского, Бутырка и все та же любимая питерская психушка. А сразу после дня рождения Вики в конце 1962 года меня снова загребли, уже в «Ганнушкина». Что у нас далее?
– 68-й год, – подсказала мать.
– Ну да, «Кащенко» и «Белые Столбы».
– Тебе, Алек, впору не «Памятку», а «Одиссею» писать.
– Хорошо, мам, – легко согласился сын. – Но при условии, если ты переведешь ее на древнегреческий.
– Договорились, – засмеялась Надежда Давидовна.
Алик ушел в комнату, улегся на диванчик и взял
Ему вспомнился первый кодекс, случайно обнаруженный в домашней библиотеке, которую начинал собирать еще дед. Давид Самуилович был известным адвокатом (крупным юристом, уточняла мама), в словаре Брокгауза и Ефрона вел юридический раздел, а знаменитый Плевако нередко обращался к нему за консультацией и советом. Тогда среди старых книг Алек обнаружил Уголовный кодекс 1903, кажется, года издания. Начал читать, и его подкупила изумительная простота дефиниций: «Преступлением называется действие, предусмотренное уголовным законом под страхом наказания…» Может быть, именно тогда он понял, что когда есть твердый закон – это уже немало…
Русский человек совершает жуткую ошибку, когда считает, что дурдом лучше, чем тюрьма.
Фельдшер оказался мужиком доброжелательным, общительным и настроенным довольно дружелюбно. Во всяком случае, не выглядел садистом-держимордой, рук не распускал и на вопрос: «Куда едем?» – ответил сразу, не виляя: «В пятую, на Столбовую. О «Белых Столбах» слышали? Вот туда путь и держим. Хватит вам в «Кащенке» маяться». На вопрос: «А что, там разве получше будет?» – спутник помялся и сказал неопределенно: «Говорят…»
Дорога была неблизкой. Пока ехали, санитар вполголоса все советовал:
– Если хотите, чтобы вас там не слишком гнобили и долго не держали, ведите себя попроще и поспокойнее. Чего ерепениться? Лишнего не говорите, вас там и не поймут. Лучше уж попросту, без затей: «Хочу домой. Хочу каши. Хочу к жене…» Понятно?..
Александр Сергеевич, слушая наставления, думал свое: «Советы, конечно, вполне логичные. Но какие-то… пресмыкательские. Меня потому-то и считают сумасшедшим, что я этим рекомендациям никогда не следовал, а поступал наоборот, причем чересчур наоборот. Ну и пусть!
Но ведь есть же закон, есть правовые нормы, которые грубо попираются. Почему я должен капитулировать и лапки кверху? Почему я должен сообщать этим врачам и иже с ними о своих человеческих потребностях, о чем-то их просить-выпрашивать? А почему, собственно, не требовать? Признания прав добиваются и требуют – но не просят. Вот о желаниях можно просить. То есть признавать, что они не обязательно должны быть удовлетворены. Поэтому-то эти люди и хотят, чтобы мы выкинули из своих голов все правовые идеи, отказались от любых требований и заговорили «человеческим» языком, то есть просителя: «Хочу домой! Хочу хлеба!..»
Только то, как они запихнули меня в эту больницу, уже является нарушением законов. А после этого в больнице мне будут запрещать бороться за устранение этих нарушений, так?.. Они говорят, что общие законы на психбольницы не распространяются? Ага, прекрасно. А как же пакт о гражданских и политических правах человека, принятый ООН? Там же ясно сказано: «Каждый человек, где бы он ни находился, имеет право на признание его правосубъективности». Попробуйте-ка опровергнуть! Тем более, сегодня. Я этим хлыщам напомню, что 1968 год как раз объявлен годом прав человека…»
– Прибыли, – прервал его размышления
Алик почувствовал, как его начинает охватывать лихорадка азарта, ощущение риска, страх, волнение, гордость и даже восторг от сознания того, что сей постыдный страх в себе он сумеет окончательно одолеть, побороть. «Я никогда не лгал и требовал от других прекращения всякой лжи, – писал он из больницы друзьям, – хотя бы маскирующейся словами «во имя спасения»… Я публично издевался над малодушием – будь то в форме предательства или только неискреннего раскаяния. Я презирал страх, и особенно страх перед заключением, когда требовалось проявить мужество. И вот теперь, когда я оказался взаперти, от меня ждут чего-то вроде отречения…»
Вот вам всем!
Министру здравоохранения СССР,
Генеральному Прокурору СССР
Копия: главному психиатру г. Москвы
Нам стало известно, что крупный советский математик, известный специалист в области математической логики Александр Сергеевич Есенин-Вольпин был насильственно, без предварительного медицинского обследования, без ведома и согласия родных помещен в психиатрическую больницу № 5 (станция Столбовая, 70 километров от Москвы).
Насильственное помещение в больницу для тяжелых психических больных талантливого и вполне работоспособного математика, условия, в которые он попал, тяжело травмируют его психику, вредят здоровью и унижают человеческое достоинство.
Исходя из гуманных целей нашего законодательства, и тем более и здравоохранения, мы считаем этот факт грубым нарушением медицинских и правовых норм. Мы просим срочно вмешаться и принять меры для того, чтобы наш коллега мог работать в нормальных условиях.
Новиков П. С., действительный член АН СССР, лауреат Ленинской премии, Гельфанд И. М., лауреат Ленинской и Государственной премии, член-корр. АН СССР, Лазарь Люстерник, член-корр. АН СССР и лауреат Государственной премии, А. Марков, член-корр. АН СССР, Д. Меньшов, член-корр. и лауреат Государственной премии… всего 99 человек.
Ответ просим присылать по адресу: Москва-234, Ленинские горы, Московский государственный университет имени Ломоносова, механико-математический факультет, на имя любого из числа подписавших это письмо.
9 марта 1968 г.
Когда письмо принесли на подпись академику Капице, Петр Леонидович, весьма скептически относящийся к эпистолярному жанру вообще и к коллективному авторству в частности, спросил: «Вы, собственно, чего хотите? Устроить шум или освободить Есенина-Вольпина? Если освободить, то я вам его освобожу. Если устроить шум, то я не с вами…»
Составители письма были обескуражены. Но все равно копию обращения по своим каналам переправили в «Нью-Йорк таймс», где оно было тотчас опубликовано. Правда, даже после этого Есенин-Вольпин все еще некоторое время оставался в больнице «строгого режима».
Так, может быть, и впрямь следовало воспользоваться предложением уважаемого академика?.. Или прав все-таки оставался Есенин-Вольпин, для которого принципиально важен был водораздел между «требованием» и «просьбой»?
Генеральный прокурор СССР Руденко, читая послание ученых, поинтересовался у своего помощника: «А чем, собственно говоря, занимается этот Есенин-Вольпин? Я имею в виду науку».
– Роман Андреевич, там какая-то особо мудреная область математики. Сейчас. Я даже записал для памяти – «аксиоматическая теория множеств, анализ парадоксов и многозначной логики».