Дети Междумирья
Шрифт:
Обстановка мгновенно разрядилась. Насте явно полегчало.Мысленно я поаплодировал Анютке.
– Что это ох-ох, за переполох-ох-ох! – опомнилась Наседка, и Анюта быстро вернулась в строй. Настасья полезла на ее место в ящик. После веселой апробации нашего «жилища» Анютой, это действие уже не казалось унизительным. Мне – так тем более.
Вообще-то знавал я конуры и поменьше и понеудобнее! О чем и сообщил. А Настя обиделась.
«Ведь я же – не собака! К чему они устроили это шоу всем насмех! Тьфу! Ох, как мне все это надоело… Тут было плохо. Там, я думаю, еще хуже… Когда уже мы найдем Дэна и Маргошу?
В припадке жалости к себе, Настасья даже была готова расплакаться. При этом, она машинально отщипывала кусочки булки с оставленного Анютой бутерброда и клала то мне, то себе в рот… И вдруг… Внутри булки оказалось сложенное вчетверо то самое, злополучное фото Кота:
– Самое ценное в знак дружбы! – гласила наскоро нацарапанная углем на обратной стороне надпись.
«О, нет! – окончательно поддалась позыву поныть Настасья. – Этот портрет приносит сплошные неприятности!!! Теперь нас уронят, и мы разобьемся!!!»
И на этот раз я тоже проникся Настиными страхами. Не из-за портрета… Просто в оставленные для воздуха щели вокруг крышки нашего ящика, было видно, как Галлюцинация с Наседкой произносят над ящиком какие-то заклинания, после чего – так же нехорошо мне бывает в быстро опускающемся лифте – наш новый «дом» оторвался от земли и стремительно полетел…
7. Боевой выход – первый, последний и невразумтиельный
Всю дорогу Настасья капризничала, а я пытался успокоить ее, объясняя, что сидение в летящей коробке – далеко не худшее времяпровождение. О том, что худшее, наверняка, ждет нас впереди, я тактично умалчивал. В результате мы долго спорили и, к концу полета рассорились окончательно.
Наконец, земля мягко, но ощутимо, стукнула нашу коробку по дну.
– Что тут у нас? – Верх коробки откинулся, но вместо ожидаемого неба мы увидели конопатую физиономию с длинными, закручивающимися по краям усами.
Дух вредности и не думал выселяться из Настасьи.
– Проходите, чувствуйте себя как дома! – заявила она. И тут же язвительно объяснила мне свое поведение: «Не привыкла, знаешь ли, гостей на пороге держать. Тем более, у нас новоселье! Похвастаемся «уютной, теплой и вполне просторной территорией!»
– Вот так штука! – растерянно заявил рыжеусый, глядя на Настасью. – Оно еще и разговаривает! – он явно был раздражен. – Выходите! – окончательно посуровел он.
Тут даже Настасья не рискнула ослушаться. Я позавидовал рыжеусому. Эх, уметь бы разговаривать таким пугающим тоном, ни за что бы тогда девчонка не посмела б меня ослушаться. И не торчали бы мы тогда теперь Мать-Природа знает где…
Мы мигом вылезли из коробки.
– Собака! – многозначительно сообщил новознакомец, глядя на меня, и в первую минуту я решил, будто он так представляется. – Собака – это хорошо, собака – это пригодится. – развеяв мое удивление, он со странной смесью жалости и неприязни уставился на Настасью: – А вот ты – это плохо! Ну почему мне присылают задохликов? Ты ведь и бегать-то, небось, по-человечески не умеешь?
– Как это? – обиделась Настасья. – Очень даже умею. И на физкультуре, и во дворе. Во дворе – из-за собаки в основном…
– Гоняет? – недоверчиво хмыкнул рыжеусый. – А с виду такой добрый пес. Пристрелить?
– Что вы! Ой! Он хороший! – пока Настасья
Рыжеусый, наконец, пожелал представиться:
– Я – Командир Пеппер – ответственный за действие данного пехотного отделения. Обязан предоставленными мне силами чинить злоключения врагам и выполнять поручения Волшебного Правительства. И, спрашивается, как я буду это делать, если вместо обычного, человеческого новобранца, мне присылают задохлика. Да к тому же девочку! Хорошо, что хоть с собакой… – командир, недовольно и яростно шмыгнул носом. – У них там что, не нашлось нормальных, крепких нарушителей мужского пола?
– Все смертельно боятся попасть к вам на передовую, потому тщательно соблюдают все правила… – улыбнулась Настасья.
– А ты, стало быть, не боишься? – командир хитро прищурился, усмехнувшись в усы, и как-то сразу показался нам очень хорошим. Он не метал молнии, подобно Галлюцинации, не врал в глаза, как Директор, не квохтал без умолку…
Этого нам теперь было достаточно, чтобы человек вызвал симпатию.
– Ничуть не боюсь! – гордо соврала Настасья, скрестив пальцы на спрятанной за спину руке.
– Тем хуже, – сообщил командир. Знаком он попросил нас следовать за ним, и направился в сторону небольшого пригорка. Бормотал он при этом нечто пугающее: – Действие гипноза со временем ухудшается, нарушители просто обязаны быть среди старичков Академии! И вообще, был бы ученик, а уж нарушение на него найдется! А кого присылают? Фу! У меня же не балетная школа! У меня – война! Нужны выносливые новобранцы.
Мы взошли на пригорок. Уже начинало светать, и стало ясно, что простирающийся внизу лесок – не просто лесок, а прикрытие для довольно большого палаточного городка. Сетка, натянутая над кучно собравшимися палатками была закидана ветками. То есть, с воздуха засечь лагерь было почти невозможно. Но это зрительно. А вообще, любой нэсс и уж, тем паче, каждый дракон, пролетающий поблизости, мгновенно обнаружит человеческое поселение. Запахи! Они сразу выдавали обитаемость леса.
– Идемте на кухню – накормлю. – небрежно бросил Командир Пеппер,– У меня, конечно, таких, как вы, сегодня три ящика, надо бы и им внимание уделить. Да ладно. Вы у нас самые маленькие, буду опекать, раз такое дело…
Мы зашли под навес маскировочной сетки. Настасья осторожно продвигалась вперед, я семенил рядом. Дважды – один раз перед самым входом, другой – сейчас, почти возле кухни, – на нашем пути внезапно вырастали настороженные, неумытые лица часовых. Никаких тебе «Кто идет?», никаких паролей. Пристальный взгляд в глаза, усталое «А, новенькие…» и часовые снова исчезали: первые – в кроне косматого дерева, вторые – в ближайшей палатке. Вообще лагерь производил гнетущее впечатление – тишина и разбросанные ноги. Да, да, из палаток то тут, то там торчали ступни ног – босые, в носках, в одном носке или в ботинках. Ноги периодически вздрагивали, и при этом из недр палатки доносился короткий всхлип или даже выкрик.