Дети набережной
Шрифт:
– Легче на повороте!.. Ничего, говорите, не получится?! Тогда порт спалят и город разнесут! – уверенно заявил Сенька. – Нас двадцать тысяч.
– Ишь социалист! – улыбнулся приказчик. – И откуда ты все это знаешь?!
– Эге! – Сенька гордо тряхнул головой и пильнул снова под носом. – Чтобы я не знал?… Я все знаю. Недаром в карантине родился.
– Скажите пожалуйста!.. Наступила пауза.
Сенька шмыгал, шмыгал носом, не спуская жадных глаз со вспыхивающей в усах приказчика папиросы, и тихо позвал его:
– Мунсью! А мунсью!
– Чего
– Потянуть бы разочек…
– Ах ты, абрикос! Я тебе дам потянуть! Тебе вредно!
– Ничего мне до самой смерти не будет.
– Ты давно куришь?
– Я курил еще, когда маленький был.
В толпе послышался смех.
– А теперь ты большой?
– Большой. Мне тринадцать лет… Я и водку пью.
– Ого!
– А вы что думаете?! Возьму сотку, пробку отскочь – и одним духом!
– Ой, пропадешь!
– Все равно: пить – помирать, и не пить – помирать; лучше пить – помирать, чем не пить – помирать! – отрапортовал он любимую поговорку матерых портовых босяков.
– Здорово!.. Ну, так и быть, потяни! – И приказчик отдал ему окурок.
Сенька с жадностью затянулся и с наслаждением пустил через нос две струйки дыма. Он затянулся потом еще раз и с заметным сожалением возвратил окурок приказчику. Но тот великодушно отстранил его руку:
– Не надо!
– Вот спасибо! – просиял Сенька.
– А это что у тебя? – И приказчик указал на сильно оттопыривающиеся карманы его штанишек.
Сенька хлопнул рукой сперва по одному, потом – по другому и ответил:
– Тут мандаринки, а тут кокосы!
– Кому несешь?
Сенька замялся и ответил нехотя:
– Одной женчине. Она лежит в больнице.
– Мать?
– Н-не!
– Сестра?
– Н-не!.. Бароха… [1]
Приказчик пропустил мимо ушей ответ, так как в этот момент открылась калитка и начался впуск.
Толпа рванулась вперед.
– А, впускают?! Вира наша! Ай да одесский карантин! – воскликнул весело Сенька, выплюнул остаток папиросы – тусклый огонек, чудом державшийся в узеньком ободке папиросной бумаги, – и кинулся вслед за приказчиком.
1
Подруга. (Прим. автора.)
– Куда?! – услышал он неожиданно над самым ухом грозный окрик сторожа.
Сенька вздрогнул, остановился, бросил на него тревожный взгляд и заявил:
– В больницу!
– Зачем? Пшол!..
– Как пшол?! Зачем пшол… У меня тут знакомая лежит! – горячо запротестовал Сенька.
– Ты рассказывать?!
Сторож грубо схватил его за плечо и стал выталкивать.
Сенька густо покраснел, упал на землю и уперся руками и ногами:
– Чего толкаешься?! Ты не имеешь права!..
– Я тебе покажу – не имею права! Байструк!
– Сам байструк!
Сенька потом загнул такой комплимент, заимствованный
– Ай-ай-ай! Такой маленький и так ругается!
– Я получше еще могу, – ответил вызывающе Сенька, глотая слезы.
Сторож, очухавшись, хотел снова схватить его и вышвырнуть на улицу, но помешала дама в меховой шубе и золотых очках, одна из врачей больницы. Она только что вошла во двор с улицы.
– Что тут случилось? Чего плачешь? – спросила она Сеньку.
– О-о-он ме-ме-ня би-ил!..
– Кто?
– Сторож!
Дама повернулась и резко заметила:
– И вечно вы, Константин, скандалы устраиваете! Зачем обижаете мальчика?!
Сторож стал оправдываться:
– Да как же?! Послушали бы, как ругается!
– А по-по-чему ты не пу-пу-скал меня в больницу? – спросил его, не переставая давиться слезами, Сенька.
– Тебе зачем в больницу? – ласково спросила дама и округло провела рукой по его влажной щеке.
– Знакомая тут…
– Врешь! – вмешался сторож. – Воровать пришел.
– Прошу вас молчать! – топнула ногой дама. – Как звать твою знакомую?!
– Ли-и-за.
– А фамилия?
– Сверчкова!
– Идем. – И она пошла вперед к больничному корпусу.
Сеня последовал за нею вприпрыжку, утирая на ходу рукавом слезы и бросая косые сердитые взгляды на сторожа.
Тот погрозил ему пальцем.
Сенька не остался в долгу. Соорудил из промерзших пальцев кукиш и послал ему его вместо воздушного поцелуя.
II
– Есть у нас больная Лиза Сверчкова? – спросила дама, входя вместе с Сенькой в приемную.
– Сейчас!
Дежурный фельдшер порылся в книге и ответил утвердительно.
– Какая палата?
– Палата для выздоравливающих.
– Мерси!.. Маша, – обратилась теперь дама к сиделке – толстой рябой бабе. – Проведи туда этого малыша!
– Можно, барышня!
– Ну-с, буян! Ступай! Тебя проведут к твоей Лизе!
«Эх! – хотел сказать ей Сеня. – Хорошая вы барышня, за вас я бы с полной душой в огонь и в воду!» – да слова не шли из горла. Он ограничился тем, что поблагодарил ее взглядом.
Маша кивнула ему головой, и они пошли.
Она долго водила его по разным коридорам и широким каменным лестницам и наконец привела в большую, светлую комнату с громадными окнами, чистыми койками и блестящим, как зеркало, полом.
Не успел Сеня оглянуть палату, как услышал знакомый, радостный голос:
– Сенечка!.. Горох!.. Сенюра!.. Марья Ивановна, сестрица!.. Он!.. Муж!
Он бросил быстрый взгляд в ту сторону, откуда донесся близкий ему голос, и увидал свою Лизу. Она полулежала на койке под одеялом, вся в белом и сама белая-белая, без кровинки на лице. Солнце пронизывало острыми лучами ее восковые ушки, похожие на лепестки розы.