Дети Нового леса
Шрифт:
– Которая позволит совершить еще несколько убийств, – мрачно проговорил Эдвард.
– Молодой человек, – весьма угрожающе отчеканил хранитель леса. – Должен напомнить вам, что вы сейчас говорите с представителем власти и тон ваш непозволителен. Вы отдаете себе отчет, что такие слова могут быть расценены как государственная измена?
– Согласно акту Парламента, да. Но как преданный подданный короля Карла Второго, я это отрицаю, – с дерзким видом парировал Эдвард.
– Кому вы там преданны, совершенно меня не касается, – суровее прежнего произнес хранитель. – Но я не позволю в своем присутствии высказываний против правящих сил. Дознание окончено. Прошу покинуть дом всех, кроме Эдварда Армитиджа, которого я задержу для приватной беседы.
– Только
Выйдя вместе со всеми на улицу, он отозвал Хамфри в сторону.
– Постарайся отсюда улизнуть так, чтобы это никто не заметил. – Он вложил ему в руку ключи. – Осмотри самым тщательным образом все, что мы привезли отсюда, и любые бумаги, которые там попадутся, зарой вместе с железным сундучком в таком месте, где никто не сможет их отыскать.
Хамфри, кивнув, отвернулся. Эдвард снова вошел в коттедж. Хранитель стоял над умершим, скорбно глядя в его искаженное смертью лицо.
Завидя Эдварда, он, будто бы пробудившись ото сна, вернулся за стол, какое-то время посидел молча, а затем тихим голосом произнес:
– Эдвард Армитидж, я полагаю, что как человек, совершенно определенно воспитанный для куда более высокого положения, нежели то, в котором сейчас находитесь, вы заслуживаете от меня вполне откровенного разговора. Мой долг перед вами вечен и неоплатен и оставался бы таковым, даже если бы вы согласились принять от меня поддержку и помощь. Поэтому, несмотря на крайне трагичные обстоятельства, послужившие поводом нашей сегодняшней встречи, я рад воспользоваться возможностью наконец лично высказать вам всю меру своей благодарности за спасение своего единственного ребенка. И именно потому считаю необходимым предостеречь вас: по нынешним временам вы ведете себя чересчур открыто и дерзко. Сейчас крайне неподходящий момент для подобной искренности и открытости. Даже я, наделенный властью и полномочиями от Парламента, окружен доносчиками и по этой причине вынужден соблюдать осторожность при посторонних. Даже по отношению к вам, когда вы решаетесь заявлять публично о своей преданности королю.
– Сэр, я воспитан преданным Кавалером и не собираюсь скрывать своих взглядов. Странно было бы требовать от меня, чтобы я стал иным, – вызывающе вздернул голову юноша.
– Но я совершенно не призываю вас быть иным, – мягко продолжил хранитель. – Просто надеюсь вас убедить, что вы своими высказываниями приносите себе больше вреда, чем пользы. Речи ваши честны и похвальны, но пока страшно несвоевременны. Если бы каждый, кто в этой стране разделяет вашу позицию, начал ее открыто высказывать, для них не хватило бы тюрем, казни следовали бы одна за другой каждый день, а дело, которому вы хотите служить, лишилось бы лучших и самых отважных своих сторонников. Дожидайся своего часа – вот отличный девиз для подобных дел, и я настоятельно призываю вас ему следовать. И еще, Эдвард Армитидж, вы должны знать, что, сколь бы ни разнились наши взгляды, ни рука моя, ни моя власть не обратятся, пока я жив, во зло человеку, которому я столь обязан. Даже если вам снова придется когда-нибудь наблюдать, как я в присутствии посторонних отвечу на слишком уж откровенные ваши высказывания резко и холодно, будьте уверены: это никоим образом не соответствует моему истинному отношению к вам.
– Спасибо вам, сэр, – растрогался Эдвард. – Ваш совет для меня очень ценен, и тем более ценно ваше высокое мнение обо мне.
– Вы его более чем заслуживаете, – заверил хранитель. – И, несмотря на ваши еще очень юные годы, я испытываю к вам такое доверие, что решусь открыть правду, о чем, совершенно уверен, мне никогда не придется жалеть. Мне очень близко знаком человек, чье тело, увы, лежит сейчас в этом доме, и мне было прекрасно известно, что он здесь скрывается. Нас связывала с майором Ратклиффом давняя прочная дружба, и до этой ужасной Гражданской войны между нами ни разу не возникало разногласий. Впрочем, даже потом разделяли нас только политика да позиция в ней, что совершенно нам не мешало по-прежнему полностью доверять друг другу. Еще
– Простите, что прерываю вас, мистер Хидерстоун, – был не в силах сдержать нахлынувших на него чувств Эдвард, – но с каждой встречей вы начинаете нравиться мне все больше. Сперва вы во мне, если честно, не вызывали особой симпатии. А теперь я лишь поражаюсь, что у вас может быть общего с этой парламентской сворой?
– Сейчас постараюсь ответить и за себя, и за многих других. Вы слишком юны, чтобы знать о причине восстания против несчастного короля Карла. Он вознамерился стать абсолютным монархом, поправ все права и свободы подданных. Даже самые преданные его сторонники считают это серьезной его ошибкой.
– Да, сэр, но они все же остались с ним, – сказал Эдвард.
– Ну а я был одним из тех, кто выступил против него, – продолжил хранитель. – Отстаивать попранные права с оружием мне представлялось вполне законным, но короля я всегда считал личностью неприкосновенной, и могу вам признаться, никто не оказывал столь решительного сопротивления его убийству, а по-иному это назвать нельзя, как мы с моим близким родственником Эшли Купером. Мы столь настаивали на своем, что вызвали недовольство и подозрительность Кромвеля, который, как опасаюсь, сам теперь начал стремиться к абсолютизму и намерен установить в стране именно те порядки, которые уготовили королю столь печальную участь. До сих пор убежден, что дело, которое я поддержал, было правым и оставалось бы таковым, если бы во главе его встали люди, способные пользоваться данной им властью умеренно и разумно. Тогда и цель была бы достигнута, и король бы по-прежнему оставался на троне. Но, как известно, топор войны раскачать куда легче, чем остановить. Так и случилось с этой Гражданской войной. Тысячи тех, кто сперва принял в ней участие, стараются при малейшей возможности устраниться. Но все слишком уж далеко зашло, и, боюсь, что нам всем предстоит еще много невзгод и страданий, прежде чем снова наступит нормальная жизнь. Что ж, Эдвард Армитидж, теперь я сказал о себе вам столько, сколько отважился бы лишь самым близким друзьям.
– Я счастлив оказанным мне доверием, сэр, – с волнением произнес юноша. – Можете быть уверены: я вас не подведу и постараюсь отныне держаться поосторожнее.
– На это, собственно, я и рассчитывал, – остался доволен его реакцией собеседник. – Негоже с такой оголтелой беспечностью декларировать свои взгляды. Для вас это может кончиться очень плохо, а того, о чем вы мечтаете, не приблизит. Ну да вы сами уже все прекрасно поняли, и теперь меня живо интересует то, чего я не мог у вас спрашивать при посторонних. Вы крайне меня озадачили своим рассказом о сыне майора Ратклиффа. Уверяю вас, это либо недоразумение, либо мальчишка самозванец. У майора, как и у меня, была только дочь.
– Жертвой точно такого же недоразу-мения стал и я, – усмехнулся Эдвард. – Я сообщил на дознании, что увидел здесь мальчика, потому что так все и обстояло на самом деле. И я заблуждался до тех самых пор, пока не привез сироту к себе. Там-то она и сказала моим сестрам правду.
– Ну, значит, все правильно, – с облегчением выдохнул мистер Хидерстоун, – и отныне я принимаю заботу о ней на себя. Она станет мне второй дочерью. Надеюсь, не оскорблю ваших чувств замечанием, что мой дом куда больше ей подойдет для жилья?
– После того что вы мне рассказали и что мне доверили, мне совершенно нечего вам возразить на это, если, конечно, Клара будет согласна с таким решением, – ответил он.
– И еще одно, Эдвард Армитидж. Я уже говорил, что сильно подозреваю: часть моих подчиненных, пришедших из армии, шпионят за мной. Из-за этого мне приходится соблюдать предельную осторожность. Как по-вашему, могут среди вещей майора оказаться какие-нибудь бумаги?
– Я их не видел, сэр. Но они вполне могут быть в каком-то из запертых сундуков и чемоданов. Я уже отослал домой Хамфри, чтобы он вскрыл все замки и как следует спрятал любую бумагу, которая там отыщется.