Дети пространства
Шрифт:
«18 июля 2099. Удивительно, как быстро опустел Клавиус после разрыва с колониями. Оказывается, все мы тут существовали только за счёт обеспечения перевозок колонистов. Больше половины мощностей верфи простаивает, количество вахтовиков сократилось раз в десять. Надо попробовать уговорить начальство на строительство астероидного завода-робота. При нынешних ценах денег, собранных трансгуманистами, может и хватить. Тем более, что инженерную проработку за прошедшие десять лет я сделал практически полностью.»
«20 февраля 2101. Ура, оно улетело!
«21 марта 2108. Сегодня мэр официально заявил нам с Энн, что Клавиус эвакуируется. Перед теми, кто остаётся, земное человечество не несёт никакой ответственности. Хорошо так нас списали. Нас тут осталось двое. Впрочем, в одном из малых куполов продолжает действовать научная экспедиция Института Солнечной системы, так что совсем без общения с людьми мы не останемся.»
«28 сентября 2116. Умерла Энн. Я остался один со своими роботами. Для планетологов я — сумасшедший старик-фермер из Главного купола. Они с удовольствием покупают у меня свежие продукты, привозят мне необходимые запчасти, но отношения как-то не сложились.»
На этом записи в дневнике кончались. Из журнала планетологической станции наши герои знали, что Энди Таннер прожил ещё десять лет, но, видимо, за эти годы не случилось никаких достаточно важных событий, которые заслужили бы занесения на бумагу.
— Бедняга, — сказала Труди. — Он прожил тут больше семидесяти земных лет. За это время он мог бы стать родоначальником целого народа. А ему не дали. Результат — одинокая смерть в пустом городе, и даже не похоронили.
— Мне иногда стыдно за то, что я землянин по крови, — опустив глаза, пробормотал Ким.
— Ребята, вы что? — удивилась Линда. — Уже по его поколению было видно, что из пяти детей, родившихся на Луне, выживает один. И этот один потом не сможет вернуться на Землю.
— Линда, кому ты это говоришь? — внезапно распалилась Труди. — Я, между прочим, марсианка и прекрасно знаю, какая цена заплачена за то, чтобы вот такая я могла родиться и вырасти под плёнкой хандрамита Офир. У нас в первые десятилетия колонизации детская смертность была как в грёбаном XVIII веке. Только к тридцатым годам научились делать правильную генокорекцию детям, которые родились неприспособленными к марсианским условиям. До этого было непонятно, в какую сторону корректировать.
— Тридцатым годам какого века? — не поняла Линда.
— Нашего, марсианского. У нас он пока первый и единственный. По нашему календарю сейчас девяносто четвёртый год Колонизации, — пояснила марсианка и продолжила: — Хочешь, спроси у мастера Брукмана. Он из третьего поколения и ещё помнит живыми тех героинь, которые рожали по двенадцать-пятнадцать детей, а до
— Но ты-то собираешься на Землю.
— Собираюсь. Мы были вынуждены отработать систему подготовки к визитам на планеты с 10 м/с^2, потому что техническая цивилизация в четыре миллиона человек не может быть жизнеспособна сама по себе. Без контактов с другими колониями нам бы не выжить. А все остальные обитаемые миры — разве что кроме Сиэсса, но там ещё меньше народу, — почему-то планеты с кислородной атмосферой не меньше 100кПа и гравитацией в 8-12 м/c^2. Я думаю, и потомки Таннера что-нибудь придумали бы. Вообще, ему надо было сбегать со своей девушкой к нам. В наши десятые годы, когда им тут запретили иметь детей, между Марсом и Землёй летали достаточно регулярно. Но, видимо, тогда у них не было денег на билет. А потом, когда он набрал денег на целый корабль-завод, уже и рейсов почти не было, и незачем стало, наверное.
Пока Линда с Труди обсуждали возможные альтернативные варианты судьбы Таннера, Ким стоял, прислонившись к косяку, и по его шее стекали капли холодного пота. До этого ему как-то не приходило в голову, что такое перебраться с Марса на Землю. Что сила тяжести, привычная для него с детства, для его Труди — двух-с-половиной-кратная перегрузка. Ким знал, что такое двух-с-половиной-кратная перегрузка — нельзя три года прослужить юнгой на военном корабле и не знать этого. Но «Лиддел-Гарт» мог развивать такое ускорение от силы несколько минут. А чтобы месяцами и годами?
На краю бассейна
Набросив халат на голое тело, Линда вышла из душевой к бассейну. С появлением в Клавиусе марсианской молодёжи, совершенно лишённой стеснительности, бассейн малого купола окончательно превратился в нудистское заведение. Вот и сейчас молодёжная компания азартно играла в водное поло.
Линда попыталась посчитать их по головам, однако они слишком быстро двигались. Но дело явно не ограничилось практикантами-экотехниками. Несомненно, Ким тоже участвует, хотя марсиане и ворчат, что, мол, курсанта ВКФ с его уровнем физподготовки ни в коем случае не следует подпускать к командным играм. И всё равно их там явно больше. Они что, шварцвассеровских подростков в игру затащили? Могли. А Мориц не там? Если его с его ростом выпустить против Кима, пожалуй, преимущества будут скомпенсированы. А вот вагабовские ребята почему-то подчёркнуто дистанцируются от экотехников…
Двое аспирантов-планетологов, Харальд и Джефф, те самые, которые в первой вылазке в Большой купол помогали Маре тащить Линду из болота, сидели на краю бассейна в шезлонгах и наблюдали за игрой, потягивая что-то из больших пластиковых стаканов.
— Привет. Что это вы пьёте?
— Марсианский сидр. Ким привёз целый контейнер вкусняшек. Присоединяйся, — жестом фокусника Джефф извлёк из-под шезлонга здоровенную, литров на восемь, пластиковую бутыль с этикеткой «Сады Герьона» 27и стопку полулитровых пластиковых стаканчиков.