Дети пространства
Шрифт:
— Вы знаете, Ганс сегодня заявил, что хочет поступить в инопланетный колледж. Ваш Мишель ничего подобного не предлагал?
— Мишель, — позвала Жанна. — Иди сюда.
Когда её сын появился на кухне, она спросила:
— Ты в курсе, что Ганс собирается поступать в какой-то инопланетный колледж?
— Конечно. В Корадский технологический. Я тоже хотел обсудить с вами такую идею, но всё как-то повода не появлялось.
— Та-а-ак… И какие у тебя аргументы?
— Мама, а какой мне смысл ещё пять лет таскаться в земную общеобразовательную школу, если за это время я вполне могу
— А почему именно в этот?
— Ким вообще предлагал отправиться в Сильверхавнский судостроительный. Он говорит, что это лучшая инженерная школа в Галактике. Но Сильверхавн под Арктуром, значит, писать письма домой можно только с попутным кораблём. А Корада — это Марс. Письмо идёт от десяти до сорока минут, и писать можно в любой момент. Опять же, на Марсе у меня знакомые.
— Какие знакомые?
— Ребята из Соацерского экотехнического, которые работали с нами в Клавиусе. Они почти все возвращаются на Марс, когда у них кончится практика. Только Труди остаётся на Земле, потому что любит Кима. Она как раз обещала поговорить со своими родителями, чтобы мы с Гансом пожили у них, а то ещё полтора года назад там было трое детей, а теперь её старший брат женился и уехал куда-то в Копрат, и сама Труди тоже фактически вышла замуж. Остался только её младший братик.
— А позвонить этим самым родителям можно?
— Ты что, это же Марс! Как ты будешь звонить, когда сейчас задержка сигнала полчаса? Можно разве что написать письмо по E-Mail.
Эмилия взяла со стола ярко раскрашенную алюминиевую коробочку и стала машинально вертеть её в руках. Точно такую же коробочку привёз с Луны Ганс. Марсианский чай. Только на том был портрет какого-то грузного мужчины на фоне книжных полок и надпись довольно удобочитаемой кириллицей XX века «Иван Ефремов», а здесь был явно в какой-то народной художественной традиции изображён парень в средневековой одежде верхом на волке, а надпись была таким старинным шрифтом, что глаза сломаешь.
— Это «Иван-царевич», в переводе с русского «принц Иван» — традиционный герой русских сказок, вроде как у нас странствующий рыцарь, — заметил Мишель её затруднения. — Вообще у них очень любят рисовать на пачках чая каких-нибудь русских Иванов, потому что по-русски та трава, из которой делают марсианский чай, называется «иван-чай». А поскольку кириллицы на Марсе толком не знает никто, кроме пролетающих мимо космонавтов, то шрифт выбирают лишь бы покрасивше, на удобство чтения не смотрят.
— А сколько лет этой вашей Труди? — поинтересовалась фрау Пфельце, отставляя чайную коробочку.
— Марсианских что-то в районе девяти. То есть по нашему счету лет шестнадцать, как и Киму с Марой.
— И в этом возрасте она выходит замуж на другую планету?
— А что? Специальность есть, работа для экотехника по купольным городам в Порт-Шамбале найдётся. Всё, что надо для самостоятельной жизни, у неё в бета-листе сдано.
Жанна вспомнила беседу с Келли про систему экзаменов в бета-листе.
— А у вас-то с
— А как же! Как марсиане в Клавиусе узнали, что у нас с Гансом нет бета-листов, они насели на Кима, как на военного коменданта, то есть вообще единственную спейсианскую власть на Луне, что это непорядок. Пришлось ему организовать нам сдачу экзаменов. У меня даже экономическая самостоятельность проставлена, хотя вообще-то в тринадцать лет она мало у кого бывает сдана. Но после того, как написанный мной для Труди искин отличился на почве предпринимательства, мне эту галочку поставили автоматом. Хотя для того, чтобы учиться в колледже, экономическая самостоятельность не обязательна. Назначат опекуна, который будет присматривать, чтобы правильно тратил стипендию и приработки. Можно вот родителей Труди попросить.
— Так назначат или можно попросить? — не поняла Эмилия.
— Ну, если приходишь вместе со взрослым и говоришь «это мой опекун», никто не будет от добра добра искать. А так назначат кого-нибудь.
— Вот что с ты с ними будешь делать? — вздохнула Эмилия.
— Что делать, что делать? Отпустить, — не менее тяжело вздохнула Жанна. — Всё равно ведь вылетят из гнезда. Не сейчас, так через пять лет, не через пять, так через десять.
— Вам хорошо, вас всё равно двое. А я с кем останусь?
— Так, Мишель, иди в свою комнату, — сказала Жанна. — Тут у нас начинается слишком взрослый разговор.
— В смысле, для тех, у кого сдано родительство? — нахально поинтересовался подросток уже в дверях. — Но у вас же тут не останется ни одного эксперта по спейсианским обычаям. Шварцвассеру, что ли, позвоните.
— Вот, вырастила эксперта на свою голову, — вздохнула Рандью, когда дверь за её сыном закрылась.
— Мой такой же. Они как-то внезапно выросли. Когда Ганс приволок ту страховку, я ещё не понимала, что весь мой мир переворачивается. А теперь… Была мать-одиночка, инвалид, а теперь превратилась в какого-то совсем другого человека. И это всё сделал Ганс.
— Но ведь мир для тебя перевернулся с головы на ноги. Ты теперь молодая, здоровая женщина, которую ничто не связывает. Можно начинать жизнь заново. Может, тебе тоже поступить в какой-нибудь марсианский колледж? У них там вроде берут взрослых, желающих получить новую специальность, и переобучают за год-два.
— Это как-то уже слишком. Вроде мои старые навыки ещё не совсем заржавели. Но что же это получается — родной сын выступил по отношению ко мне с позиции старшего, родителя?
Жанна охнула, но тут же взяла себя в руки:
— Кстати, это ещё одна причина его отпустить. Насколько я помню курс психологии, нет ничего хорошего в том, чтобы в таком возрасте брать на себя роль родителя. Потом это может плохо сказаться на его отношениях со сверстниками. Так что лучше пусть поживёт отдельно.
Ильма Линдсней, профессор этнографии
За столом в кают-компании «Ариадны» собрался весь экипаж, за исключением двоих вахтенных. Это был, вероятно, последний обед в этом рейсе. Через несколько часов корабль ляжет на орбиту вокруг Лемурии, надо будет сворачивать жилую палубу и садиться.