Дети пространства

Вагнер Виктор

С одной стороны площади стоял прозрачный купол высотой этажей в пять, сквозь который просматривались то ли ярусы, то ли широкие балконы какого-то общественного здания, превращённые в висячие сады. С другой среди деревьев прятался двухэтажный особняк с колоннадой в классическом стиле, каких полно во всех европейских имперских столицах — хоть в Вене, хоть в Москве, хоть в Париже. С третьей стороны возвышалось некое конструктивистское сооружение, второй этаж которого, поддерживаемый лёгкими арками, выступал над первым на добрый десяток метров.

Перед каждым из зданий посередине стороны треугольника возвышался памятник.

— Одна из наших достопримечательностей,

Площадь Трёх Злодеев, — пояснил Эрнест. — Эти три памятника поставлены людям, которых на Земле редко вспоминают добром — но мы на Марсе вряд ли смогли бы построить свой уютный мир без того, что внесли эти люди в цивилизацию. Это, — он показал на сидящую фигуру человека перед куполом, — Ханс Эппингер, медик, занимавшийся опытами на узниках концлагерей времён Второй мировой. Неизвестно, рискнул бы Фишер, не имея его материалов, предложить тот состав и давление атмосферы, которым мы дышим в данный момент. А ведь даже сейчас, через восемьдесят лет, у нас нет технологий, которые позволяли бы удержать воздух вчетверо большего давления под перекрытиями таких размеров, как наши хандрамиты, — Эрнест повернулся к конструктивистскому зданию, перед которым возвышалась стоящая фигура человека с блокнотом в руках, слегка наклонившегося к какому-то растению, — А это Иоганн Эйхфельд, много лет возглавлявший Полярную опытную станцию русского института растениеводства. Позднее он предал своего учителя Вавилова и развалил созданный им институт. Тем не менее, на его хибинские работы опирается всё наше сельское хозяйство. И последний, — Эрнест указал на стоящую перед колоннадой фигуру в фуражке и с небольшой бородкой, — Эдуард Берзин, создатель треста «Дальстрой». Эта организация была не только системой каторги для жертв репрессий, но и уникальным проектом освоения практически незаселённой территории, климат которой чуть ли не столь же суров, как у нас в экваториальных областях харрандры.

— Интересная мысль — ставя кому-то памятник, показывать не только его заслуги, но и злодеяния, — подумал вслух Анджей. — А то у нас на Земле если ставят памятник какому-нибудь Карлу XII или Наполеону, то предпочитают замалчивать те жертвы и разрушения, к которым привела его деятельность.

— Так то у вас на Земле. Там человек может существовать под открытым небом без плёнки над головой, а растения вырастают сами, без сложных мероприятий по подготовке субстрата, — Эрнест вздохнул. — К сожалению, сейчас негде показать вам этот процесс во всех деталях. Третью очередь Копрата собираются открывать через пару месяцев, а значит, там эти процессы уже закончены. А первую очередь Лабиринта Ночи только позавчера поставили под закачку. Там они ещё и не начинались.

Анджей Краковски и пески Марса

– — Сегодня с утра у вас самостоятельная программа? — спросил Эрнест Анджея на следующий день.

Анджей кивнул. Он уже успел договориться с учениками профессора Штайера, и к одиннадцати ему нужно было попасть в контору геологической экспедиции в Кораде. В принципе всё обсудили вчера вечером: надо было пообщаться с геологами и договориться о визите на нетерраформированную поверхность. А потом Эрнест обещал показать ему О’Фир, наиболее древний на Марсе лес. Но тут возникли непредвиденные обстоятельства.

— Вы не против, если я возьму с собой в лес Бэзила? — спросил Эрнест.

— Конечно, нет. А что произошло?

— Обычно за тем, после школы за ним приглядывает Труди, Но сегодня она вдруг позвонила уже из колледжа и сказала, что им с ребятами зачем-то срочно нужно в Гелиум. Это вахтовая станция на Фобосе, в принципе,

довольно популярное место для экскурсий, но не могу представить, что они там забыли. Конечно, можно попросить кого-нибудь из родителей других школьников — Бэзил с удовольствием проведёт вторую половину дня у того же Клауса, к которому мы заходили позавчера. Но раз я всё равно до обеда дома, а потом могу взять его с собой в такое интересное место, как О’Фир…

— Что меня у вас удивляет, — заметил Анджей, — так это то, как много молодёжь возится с детьми. Что на Марсе, что в Порт-Шамбале. Когда Мара впервые появилась у Рандью, у неё тут же нашлось, о чём поговорить с их двенадцатилетним сыном. Вот и у вас в семье тоже…

— Никогда не замечал за моей Труди особой склонности к возне с малышами. Может быть, когда вырастет и заведёт своих, она у неё прорежется, а пока… Вот и сейчас опять усвистела куда-то с ровесниками, а чем будет заниматься младший брат, пусть решает кто-то другой.

Анджей понял, что разговора на эту тему не получится — у них с марсианином слишком разные представления о норме.

Штаб-квартира геологической экспедиции в Кораде, где назначили ему встречу ученики Штайна, показалась Анджею до боли знакомой: сочетание непрерывных сборов в дорогу с неуловимым ароматом высокой науки. То же самое можно было наблюдать у Хоббарта в парижском институте физики Земли, на базе американской антарктической программы в Крайстчерче, в Океанологическом институте в Монако и ещё в десятке других мест, куда заносила Анджея его журналистская муза.

Для того, чтобы отправиться в харрандру, пусть даже не в составе экспедиции, а в инспекционный облёт на флиттере, потребовалось сдать несколько зачётов — пользование скафандром, техника безопасности в баллистическом перелёте и ещё кое-что. Впрочем, для Анджея это не было в новинку — Мара уже научила его всему этому, причём как-то совершенно ненавязчиво.

Когда формальности закончились, Анджей встретился на станции с Эрнестом и Бэзилом, и его повели в О’Фир. Чуть раньше геологи, услышав, что он собирается в О’Фир, тоже предлагали себя в экскурсоводы. Такое впечатление, что для жителей Офира этот лес был предметом национальной гордости — каждый в нём бывал, каждый мог что-то там показать и рассказать.

Поначалу парк не впечатлил Анджея. Обыкновенный еловый лес в умеренно пересеченной местности — долины ручьёв, обрывы, местами обрушившиеся поперёк ручья стволы вековых елей, аккуратно проложенные дорожки, бревенчатые мостики через ручьи, явно сделанные из стволов, срубленных в процессе чистки леса.

Анджей попытался представить, что полтораста лет назад на этом месте не было ни ручьёв, ни покрова сухой хвои, ни травы, ни деревьев. Только холмы из красноватого песка. Получалось с трудом.

Ещё немного подумав над этим, он вдруг осознал, что почти любой лес в Европе не намного старше О’Фира. Ну на сотню лет, ну на две… А до этого — войны, потребность в дереве для строительства домов и парусных флотов, топливо и бумага. Практически любой участок леса за последние несколько тысяч лет был не по одному разу вырублен и заново засажен деревьями.

На фоне этой мысли О’Фир смотрелся совершенно по-другому. Окружающие Анджея стволы вековых елей свидетельствовали о том, что людям удалось превратить кусочек мёртвой планеты в живой ландшафт ничем не хуже того, который окружает большинство землян. Среди полей и перелесков в окрестностях Соацеры это чувствовалось не так, на берегах Кандорского озера тоже. Но здесь, в тишине векового леса, среди величественных стволов, это ощущалось прямо-таки физически.