Дети Революции
Шрифт:
— Понимаю.
Алекс действительно понимал императора и отчасти сочувствовал. Человек пытается что-то сделать для страны, это можно только приветствовать.
Другое дело, что все реформы (порой весьма толковые) с участием Великих Князей и аристократии, походили на попытку приделать квадратные колёса потенциально неплохому авто. И удивляться потом — что же не едет-то?! Ведь какой дизайн, какая идея, Сам придумал!
— Есть какие-нибудь мысли о сложившемся в России положении или будете говорить о неизбежности Революции и необходимости сменить устаревший монархический строй?
— Есть, —
— Сразу видно, как далеки вы от реальной политики, — желчно сказал Александр, — настроение в обществе такие, что мигом последую примеру деда[1].
— В обществе российском или Обществе светском? — не скрывая иронии спросил Фокадан, — вы уж определитесь, Ваше Величество, что для вас важнее — страна или пара сотен людей, в большинстве своё давно работающих за пределами компетенции.
— Пара сотен, — хмыкнул император, глядя на Алекса, как на несмышлёныша, — европейская политика…
Самодержец начал небезынтересную лекцию о связях русской аристократии с европейскими аристократическими Домами. Связи эти, ветвистые и необыкновенно запутанные — не только родственные, но и масонские, торговые.
Полчаса спустя Алекс начал понимать остроту проблемы, стоящую перед императором. Русское дворянство считалось таковым разве что по гражданству — если речь идёт о дворянстве высшем, принятом при дворе и имеющем достаточное влияние. Перемешавшись кровно с дворянством европейским и фаворитами вроде Кутайсова[2], они перестали быть русскими по крови. Проблема сия решается соответствующим воспитанием, но за воспитание взялись французские и немецкие гувернёры, да так рьяно, что многие представители российского Двора с трудом говорили на родном языке.
Лишившись по факту языка и культуры, воспитанные на европейских ценностях и традициях, они легко отступали от интересов России и русского народа в угоду привитым ценностям. Таким патриотам проще найти общий язык с английским заводчиком или торговцем, чем с отечественным предпринимателем.
Иностранец с толикой приличных манер, одетый на господский лад, воспринимается Обществом как ровня, даже если он выходец из самых низов, сколотивший капиталец самым постыдным образом. С ним можно не только вести дела, но и родниться без ущерба для чести. Европеец!
В то же время русский купец, даже потомственный, колене этак в двенадцатом, воспринимается как априори низшее существо. Определённые исключения есть — те же Хлудовы и прочие миллионщики, но именно как исключения, хотя в последние лет десять ситуация понемногу исправляется.
Аристократия Российской Империи воспитывается иностранцами и на иностранщине, отдыхает за границей, учится, лечится. Россия воспринимается как колония, где белые господа получают дивиденды (работать российское дворянство в своей массе не настроено), тратить же полученное полагается в Европе.
Редкие всплески патриотизма европейцев таковы, что лучше бы их не было — в стиле самых нелепых указов Петра Первого, вроде непременного ношения париков, курения и питья
Многочисленные, набиравшие силу славянофилы немногим лучше. В большинстве своём это те же европейцы, перековавшиеся в угоду царю, моде или под влиянием общественного мнения. Влияние же иностранных гувернёров и родни при этом никуда не девалось.
Положение славянофилов, при всём благоволении к ним императора, оставалось сомнительным. Отсутствие сколько-нибудь внятной идеи, помимо Панславизма[3], делало их уязвимыми для критики.
Панславизм у большинства принимал самые гротескные, великодержавные, шовинистические[4] формы. Славянским народам не давалось даже теоретического права на какое-либо самоопределение, в лучшем случае культурная автономия в очень узких рамках.
Понятно, что на фоне могучей России, находящаяся под турецкой властью Болгария и не могла рассчитывать на большее… Но указывать младшим братьям их место заранее? Большего идиотизма Фокадан не встречал. А ведь именно такие и по сути, только такие славянофилы и пользовались государственной поддержкой.
Робкие голоса народников и искренних патриотов, что следует начать с себя и облегчить положение русского крестьянина и мастерового, отметались как пораженческие и непатриотичные.
— Простите, Ваше Величество, — прервал попаданец самодержца, — что же непатриотического в том, что люди хотят не мифического единства славян когда-нибудь потом, а хорошей жизни для себя и своих детей уже сейчас?
Александр снисходительно улыбнулся и произнёс веско:
— Лишь Великая Идея может объединить людей. Для этого можно и должно жертвовать малым ради большого.
Фокадан покивал, считая в это время до десяти и сдерживая рвущийся наружу мат.
— Полагаю, жертвовать полагается исключительно крестьянам, рабочим и купцам? — Осторожно спросил он, — может, я чего-то не понимаю, но не вижу жертв со стороны дворянства и духовенства.
— Становой хребет империи…
Императора понесло заученными пафосными фразами. Но как! Если бы не тренированный разум попаданца, привыкшего в двадцать первом веке с потоку рекламы, а в веке девятнадцатом к софистике в речах оппонентов, его бы наверное проняло. Речь схематичная, но построена таким образом, что собеседник сам додумывает какие-то детали. И это не считая того, кто произносил речь.
Дворяне, оказывается, служат. Даже те, кто не состоит на службе в армии и не работает чиновником, а всего-навсего проматывает выкупные деньги во Франции. Кадровый резерв и пример благородства, ни больше, ни меньше.
— Со стороны дворян и духовенства жертв не наблюдается. — хладнокровно подытожил Фокадан и тут же приподнял примиряющее руки, виде реакцию собеседника, — Ваше Величество, вас интересовал взгляд со стороны, так ведь?! Не вдаваясь в высокие материи, я не вижу, каким образом дворяне жертвуют чем-либо. Возможно, мне не хватает для этого образования, воспитания или благородства — спорить не буду. Просто подумайте, что обычный мужик, рабочий или купец думает так же — у них ведь нет дворянского воспитания и благородства ведь так?