Дети Солнцевых
Шрифт:
Варя присмирела и молча пошла рядом с ней.
В комнате между тем поднялись толки о живости, миловидности и находчивости новенькой, но более всего говорилось о ее смелости и непринужденности в обращении с Мариной Федоровной, всегда строгой и серьезной, которую все боялись.
Глава IV
Первый друг
Когда Катю принесли в лазарет, в ней еще не было признаков жизни. Мадам Фрон, встревоженная ее продолжительным обмороком, поспешно освободила девочку от всего, что могло стеснить дыхание, и стала употреблять все известные средства для приведения девочки в чувство. Это ей удалось нескоро. Когда же Катя наконец открыла глаза и мадам Фрон спросила,
— Ужасно устала.
Но когда на вопрос о том, что она ела в этот день, Катя ответила: «Ничего», — мадам Фрон ахнула.
— Как, и чая еще не пила?! — спросила она.
— Не пила.
— Вот и разгадка! — сказала мадам Фрон и тотчас же приказала принести чашку бульона.
Катя выпила немного и скоро уснула. Часа через два она проснулась и несколько минут лежала в полудремоте, не открывая глаз. Кругом было тихо, спокойно.
Ей было тепло, хорошо, ничто не беспокоило ее, ничто не болело, хотя девочка ясно сохранила впечатление недавней боли и потому боялась шевельнуться. Но теперь, при пробуждении, ей казалось, что она совсем здорова и может даже встать. Она хотела было открыть глаза, чтобы осмотреться, узнать, где она, как вдруг ее слуха коснулись звуки незнакомых голосов, говоривших где-то поблизости. Она стала машинально прислушиваться.
— Не понимаю, как ты можешь ее защищать! — негромко говорил кто-то, раздраженным голосом, — все знают, что она фискал [38] и naseweise [39] .
— Фискал — это неправда, — возразил с горячностью другой голос, — неправда. Фискал — тот, кто подслушивает, кто тайно или хитростью выведывает и доносит, а не тот, кто так честно, открыто, действует, как она, причем всегда и во всем.
— Полно, какое там открыто! Не скажешь ли ты еще, что она открыто подняла всю эту историю о стене? — задорно заговорил первый голос. — И что тут она действовала честно?
38
Фискал — здесь: доносчик, шпион.
39
Всезнайка, выскочка (нем.).
— Конечно, честно! И всегда скажу, что честно. Послушай, Зина, — вдруг произнес примиряющим тоном второй голос, — ты не можешь не признать, что она сотни раз говорила вам, объясняла, как это вредно, убеждала вас, а вы всякий раз поднимали ее на смех и настаивали, чтобы ваша Зернина шла к ней объясняться. И кончалось чем? Всегда тем, что ее просили не вмешиваться не в свое дело и оставить ваш класс в покое.
— Ну что ж, правда, и лучшего она и не могла бы сделать, как сидеть смирно и не совать свой нос туда, где ее не спрашивают.
— Где ее не спрашиваете вы, а спрашивает ее совесть и сознание долга!
— Хорош долг, нечего сказать! На месяц без родственников и все кокарды [40] долой. Припомни только, всегда если бывали какие-нибудь истории, они бывали только по ее милости! И ты скажешь, что это не подло? Нет, уж не обижайся, но мне кажется, подло даже защищать подобную тварь!
— Merci! [41] — услышала Катя.
На этим «merci», произнесенном обиженным голосом, разговор прекратился. Послышалось легкое движение, выдвинулся ящик табурета, задвинулся, и затем наступило молчание.
40
Кокарда — (от фр. cocardes — «петушиные перья») — лента, сложенная петлями
41
Спасибо! (франц.)
В комнате стало опять тихо, спокойно, как в минуту пробуждения Кати.
«Кто это и о ком они говорили? Что за история о стене?… На месяц без родителей… Что бы это значило?» — думала Катя. Она открыла глаза.
Постель, накрытая белым байковым одеялом с красной каймой, одна подушка на ней, далее стена, выкрашенная светло-зеленой краской… Катя тихонько повернула голову на другую сторону: рядом с ней такая же накрытая постель, одна, две, три, за третьей — у постели со смятой подушкой — стоит девочка лет двенадцати, в белом канифасовом халатике и что-то внимательно на ней разбирает, низко наклонив голову. Далее, на следующей постели, лежит большая, вытянувшаяся во весь рост фигура с широким бледным лицом и короткой русой косой на подушке.
Катя перевела глаза на стоявшую у постели девочку и увидела, что та утирает глаза и нос, причем старается делать это так, чтобы лежащая в постели соседка не могла заметить ее слез. Катя, боясь смутить девочку, поспешила закрыть глаза и притвориться спящей.
— Надя! — скоро услышала она. — Надя! Вязнина! Ты сердишься?
Молчание.
— Ну как угодно, а я все-таки скажу, что она…
— Можете оставить при себе то, что вы хотите сказать, — с живостью перебила ее девочка, — я не хочу слышать тех гадостей, которые вы говорите, и вообще не хочу говорить с вами.
— Ах вы, парфетницы [42] ! — произнесла с пренебрежением взрослая девушка. — Всех бы вас на одну осину, вместе с вашей кукушкой.
Она шумно перевернулась на бок и легла спиной к своей соседке.
На этот раз молчание долго не прерывалось. Взрослая воспитанница лежала, не двигаясь; младшая, сидя на табуретке у своей постели, что-то читала, а Катя думала и никак не могла придумать, как бы ей заговорить с девочкой, которая и по годам подходила к ней, и была ей очень симпатична.
42
Институтки делились на «парфеток» или «парфетниц» (от франц. parfaite — совершенная) и «мовешек» (от франц. mauvaise — дурная).
«Может быть, она могла бы научить меня, как узнать о Варе, — подумала она. — Бедная Варя, как ей, должно быть, страшно там одной, и как она будет спать сегодня! Здесь все кровати без решеток, а она никогда еще не спала как большая. Что она теперь там делает? Надо же было мне упасть! Если бы только мне поскорее позволили уйти к ней! И отчего это Александра Семеновна не зашла проститься?…»
От Александры Семеновны мысль ее перешла к матери. Сердце у Кати сжалось. Ей сделалось так тяжело, так жаль мать, так захотелось хоть на минутку увидеть ее, узнать что-нибудь о ней, узнать, как она там, без нее, провела день. Мама велела смотреть за Варей… «Помогай ей», — вспомнила она слова матери.
«Помогай! А я в первый же день… Господи помилуй! Господи помилуй!» — повторяла Катя, крестясь под одеялом.
Так она томилась более часа. Где-то неподалеку пробило пять часов, и в комнату вошла лазаретная девушка с подносом в руках и стала молча, останавливаясь у каждой занятой постели, ставить стакан с чаем и класть круглую булочку.
Постель Кати была последней из занятых в этой комнате. Девушка подошла к ней, так же молча поставила на столик порцию и собиралась идти далее, как Катя, стараясь побороть свою робость, спросила ее: