Дети свободы
Шрифт:
Его рывком поднимают за волосы, такие тонкие, что в руках мучителей остаются целые пряди.
Паренек встает, берет узелок с вещами и, прижав его к животу, тащится за надзирателями.
– Куда меня ведут?
– спрашивает он звенящим голосом.
– Придешь - увидишь!
Старший надзиратель отпирает решетчатую дверь камеры для приговоренных к смерти; Антуан поднимает голову и улыбается встретившему его заключенному.
– Ты чего это сюда явился?
– спрашивает Энцо.
– Не знаю, - отвечает Антуан, - наверно, посадили к тебе, чтобы ты не скучал. А иначе зачем?…
– Верно,
Антуан больше ничего не говорит; Энцо протягивает ему половину своей хлебной пайки, но парень отказывается.
– Тебе самому надо есть.
– Зачем?
Энцо встает, болезненно морщась, прыгает на одной ноге в угол, к стене и садится на пол. Положив руку на плечо Антуана, он показывает ему раненую ногу.
– Думаешь, я стал бы терпеть такие муки, если бы не надеялся на лучшее?
Антуан с ужасом смотрит на страшную рану, из которой сочится гной.
– Значит, им все же удалось?… - лепечет он.
– Ну да, как видишь, удалось. И уж если хочешь знать всю правду, у меня даже есть новости о высадке.
– Как это? Неужели сюда, в камеру осужденных, доходят такие новости?
– Конечно, малыш! И потом, запомни, эта камера вовсе не так называется. Это камера двух живых бойцов Сопротивления, живее некуда. На-ка, глянь, сейчас я тебе кое-что покажу.
Энцо роется в кармане и достает безжалостно расплющенную монету в сорок су.
– Знаешь, я ее спрятал за подкладкой.
– Не пойму только, зачем ты ее так раздолбал, - вздыхает Антуан.
– Да затем, что нужно было для начала убрать с нее петеновскую секиру [21] . А теперь, когда она совсем гладкая, посмотри, что я на ней выцарапываю.
Антуан наклоняется над монетой и читает.
– И что же это значит?
– Я еще не кончил, там должен быть девиз: "Осталось взять еще несколько Бастилии".
– Извини за прямоту, Энцо, но я не могу понять, то ли это что-то больно умное, то ли совсем уж глупое.
21
[21] Видимо, автор имел в виду монету в 2 старых франка (40 су - ее исторический эквивалент), на лицевой стороне которой действительно была изображена обоюдоострая секира, оружие древних франков, а на оборотной выбит девиз "Труд, Семья, Родина"; монета выпущена в 1943-1944 гг.
– Это цитата, Антуан. Слова не мои, однажды я услышал их от Жанно. И тебе придется мне помочь; по правде говоря, меня все время так лихорадит, что силенок осталось маловато.
И пока Антуан выцарапывает старым гвоздем буквы на монете в сорок су, Энцо, лежа на койке, рассказывает ему вымышленные новости о войне.
Эмиль теперь командует целой армией, у них есть машины и минометы, а скоро будут и пушки. Бригада сформирована заново, ребята атакуют врагов на каждом шагу.
– Так что можешь мне поверить,-заключает Энцо, - это не мы сейчас пропащие, а немцы! Да, я тебе еще не все рассказал про высадку. Знаешь, она состоится совсем скоро. Когда Жанно выйдет из карцера, англичане
По ночам Антуан гадает, говорит ли Энцо ему правду или путает в бреду фантазии и реальность.
Утром он разматывает его повязки и, смочив их в унитазе, снова накладывает на рану. Весь день он присматривает за Энцо, вслушивается в его дыхание, обирает вшей. А в остальное время неустанно выцарапывает буквы на монете и всякий раз, закончив очередное слово, шепотом говорит Энцо, что, наверное, тот был прав: скоро они вместе увидят Освобождение.
Раз в два дня их навещает санитар. Старший надзиратель отпирает решетку и тут же снова запирает ее, на осмотр Энцо дается ровно пятнадцать минут, ни минуты больше.
Антуан только еще начал разматывать бинты Энцо и извиняется перед санитаром.
Тот ставит на пол свою коробку с медикаментами, открывает ее.
– Н-да, этак мы прикончим его раньше, чем расстрельный взвод.
Сегодня он принес аспирин и немного опиума.
– Только не увлекайся, давай ему по капельке, я снова приду не раньше чем через два дня, а завтра боли наверняка усилятся.
– Спасибо вам, - шепчет Антуан, пока санитар встает.
– Не за что, - говорит тот с сожалением.
– Я делаю, что могу.
Он сует руки в карманы халата и поворачивается к решетке камеры.
– Скажите, санитар… вообще, тебя как зовут-то?
– спрашивает Антуан.
– Жюль. Меня зовут Жюль.
– Ладно, спасибо тебе, Жюль.
И тут санитар опять оборачивается к Антуану.
– Знаешь, вашего приятеля Жанно перевели из карцера обратно, в общую камеру.
– Вот здорово, это хорошая новость!
– восклицает Антуан.
– А как там англичане?
– Какие англичане?
– Какие-какие… союзники наши! Вы что, не слыхали про высадку союзников?
– изумленно спрашивает Антуан.
– Да слышал кое-что, но ничего определенного.
– Ничего определенного или ничего такого, что скоро определится? В нашем случае, когда дело касается Энцо и меня, это не одно и то же, понимаешь, Жюль?
– А тебя как величать?
– спрашивает санитар.
– Меня - Антуан.
– Так вот слушай, Антуан, этот ваш Жанно, о котором я только что говорил… в общем, когда он явился ко мне, чтобы помочь вашему товарищу с ногой, которую я чересчур старательно лечил, я ему соврал. Я не врач, а всего лишь санитар, и здесь сижу за воровство простынь и другого барахла в больнице, где я работал. Меня застукали за этим делом и дали пять лет; в общем, я такой же арестант, как и ты. Хотя нет, не совсем такой же, вы-то политические, а я уголовник, но все одно, я тут никто, и звать меня никак.
– Да ладно, все равно вы молодец, - утешает его Антуан; он чувствует, что у санитара тяжело на сердце.
– В общем, изгадил я свою жизнь, а ведь мечтал быть таким, как ты. Ты, наверно, возразишь, что глупо завидовать тому, кого ждет расстрел, но мне бы занять у тебя хоть капельку твоей гордости, твоего мужества. Сколько таких парней мне пришлось повидать в этой тюрьме! Знаешь, я уже был здесь, когда гильотинировали Лангера. А что я скажу людям после войны? Что сидел в тюряге за кражу простынь?