Дети вампира

Калогридис Джинн

Мой брат и моя жена упоенно занимались любовью, и я не решился прервать их, понимая, что их обоюдный позор ничего бы не изменил. Вправе ли я винить их, зная, что у Герды со Стефаном намного больше общего, чем со мной? И потом, не я ли столь часто и беспечно оставлял их наедине друг с другом?

Я вернулся в переднюю и с силой хлопнул входной дверью, вложив в этот жест все свое отчаяние. Потом я нарочито громко прошел на кухню и стал ждать. Через какое-то время я услышал, как по лестнице поднялась Герда, а потом и Стефан.

Герда,

Герда, моя падшая любовь! Как же мне вновь завоевать твое сердце?

А ты, Стефан, мой единственный брат! Как мне смыть это пятно и вернуться к полному доверию, какое всегда существовало между нами? Пусть мы выросли непохожими, но мы никогда не хитрили и не лукавили друг с другом. Мне, как старшему, постоянно приходилось вызволять моего младшего, чрезмерно эмоционального брата из разных житейских неприятностей. Но его смелость помогала мне преодолеть мою застенчивость, а моя уравновешенность не раз гасила его сумасбродные порывы.

Каждый из нас являлся необходимым дополнением другого. Даже моя врачебная практика без помощи Стефана не была бы такой успешной. Как и отец, устанавливая диагноз, я привык полагаться на логику. Чаще всего это приносило должный результат, но иногда все мои знания оказывались бессильны, и тогда я обращался к блистательной интуиции Стефана. Для меня медицина всегда была наукой, для него – искусством.

Кем бы я был без него? Ведь он искренне восхищался старшим братом и учил меня любить щедро и бескорыстно. Наверное, сумей я как следует усвоить его уроки, я бы не потерял Герду.

Лилли оказалась права. Дьявол пришел в наш дом, и первой его жертвой стало мое сердце.

Глава 5

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА

20 ноября 1871 года

За минувшие сутки весь мир словно сошел с ума. Людей, которым я безоговорочно доверял, как будто охватила эпидемия безумия. Мне кажется, я уже и самому себе не верю.

Знаю только, что мой несчастный брат для меня потерян, и уже не имеет значения, чья это вина – его собственная или кого-нибудь еще.

Проще всего было бы попытаться убедить себя, что непотребная сцена в гостиной – просто кошмарный сон, посетивший меня после изнурительного дня. Но я не мог обмануть собственный разум. Эта сцена не давала мне покоя. Она стояла у меня перед глазами. Наконец я не выдержал и, поднявшись ни свет ни заря, раньше обычного отправился в больницу. Увидеть лицо Стефана, лицо Герды – это было выше моих сил.

Я с головой погрузился в работу и почувствовал некоторое облегчение. Рядом с чужими страданиями собственные теряют остроту, в особенности когда приходится иметь дело с больными из неимущих слоев. Имею ли я право сравнивать свои мучения с теми, что выпали на долю нищего старика? Избыток сахара в крови уже отнял у него зрение и теперь угрожает лишить ноги. А каково двенадцатилетней девочке-сироте, умирающей от чахотки?

Незаметно

наступил полдень, и настало время возвращаться домой, поскольку помимо работы в больнице я занимаюсь частной практикой и принимаю больных в специально оборудованном для этих целей кабинете на первом этаже. Меня подмывало задержаться в больнице, а потом сослаться на несуществующую чрезвычайную ситуацию. Пациентов мог бы принять и Стефан – когда требовалось, мы подменяли друг друга.

Но лгун из меня никудышный. И потом, рано или поздно мне все равно придется встретиться и с братом, и с женой. Не в пример моему настроению, день был ясным и солнечным, хотя довольно холодным. Я отправился пешком и, как всегда, около часу дня уже был дома.

Обычно я сразу же шел на кухню, однако сегодня изменил своей привычке. Судя по звону посуды и характерному стуку каблуков (жена даже дома любила ходить в красивых туфлях), Герда заканчивала приготовление обеда. Я чувствовал, что не в состоянии оказаться наедине с нею, а потому миновал приемную, где собирались наши пациенты, и вошел в кабинет. Там сидел Стефан. Его окружали анатомические атласы, аптечные склянки с притертыми пробками и муляж человеческого скелета – свидетели сорокалетней врачебной деятельности нашего отца.

Брат сидел за отцовским письменным столом, уперев локти в полированную крышку цвета старого красного дерева. Голова его была опущена, а пальцы беспокойно теребили темные волосы. Я сразу понял, насколько ему тяжело, и все мои тяготы отошли на задний план. Я смотрел на Стефана без неприязни, испытывая если не желание простить, то во всяком случае искреннюю жалость. Я не сразу решился заговорить, опасаясь, что голос может выдать мое состояние. И удивительно: вместо холодной ярости в моих негромких словах звучало искреннее беспокойство.

– Стефан, ты что, неважно себя чувствуешь? – спросил я.

Брат вскинул голову. Он гораздо лучше, чем я, умеет притворяться, но даже ему не удалось скрыть снедающее его чувство вины. Стефан отвел глаза.

– У тебя усталый вид, – добавил я.

Честно говоря, мне показалось, что брат постарел на целых десять лет. Сейчас он выглядел намного старше того любовника, который в сумраке гостиной...

Я мгновенно подавил болезненную мысль, но все же она отразилась на моем лице, ибо Стефан, бросив на меня косой взгляд, почти шепотом ответил:

– И у тебя не лучше.

Наконец наши глаза встретились, и очень многое стало понятно без слов. Не сомневаюсь, он почувствовал, что я знаю о вчерашнем. Однако мы оба оказались достаточно трусливыми, чтобы говорить без обиняков.

Потянулись минуты. Молчание становилось все более тягостным, и оно непостижимым образом делало меня невольным соучастником вчерашнего прелюбодеяния. Если у Стефана не хватает духу, придется начать мне. Но не успел я открыть рот, как в дверь позвонили. Вот и первый пациент.