Дети вечного марта. Книга 1
Шрифт:
— А вертихвостка это зверь?
— Нет. Это соседская Лилька.
— Колдун тоже так говорит.
— Ты спать будешь, аль хворостину взять?
— Буду. А меня Лилька тоже зверенком дразнит. Шерсть, говорит у меня на спине.
— Ты рубашку не снимай, никто и не увидит.
— А на руках?
— Урожай снимем, сестренка с Божьей помощью народится, тогда и сходим к колдуну. Он тебе шерстку на ручках выведет.
— Давай, завтра пойдем.
— Без подношения нельзя.
— А когда она народится, ты меня уже любить не будешь?
— Глупый, я тебя всегда любить
— А Лилька дразнится, что меня в речке поймали. Как пескаря.
— Я ей уши надеру. Тебя нам Бог послал.
— А сестренку?
— И ее Бог послал, только другой дорогой.
За стенами сарая жарило лето. Пока бежали по городу, пока выбирались за стену, пока петляли по межам, Саня успел взмокнуть. Потом — кивок провожатого в сторону двери, высокий порог, и будто провалился в прохладные весенние сумерки. В первый момент понравилось, во второй — тревожно захолодило спину, а теперь уже и вовсе ознобно потряхивало.
Саня спрятал руки, зажал коленями. Между ладонями хлюпнуло. Сидел, нахохлившись, ничего хорошего для себя уже не предполагая.
Напротив, через стол устроился высоченный костистый мужик. Жесткие пепельные волосы свободно падали на плечи. Крупные уши немного вытянуты вверх. Из лошадей, сразу определил Саня. Да и провожатый загодя назвал имя: Шак. Сам провожатый устроился тут же, привалившись к торцу стола. Назвался: Жук. А какой он, к лешему, Жук! Жук — чернявый, коренастый, жизнерадостный — стоит: руки в боки, глазами весело посверкивает. Жуки они на юге обитают. А провожатый кто? То-то и оно, что так вот, сразу не понять. Легкий, невысокий, жилистый. Лицо голое, тоже какое-то жилистое. Черты мелкие. Белые как лен, прямые волосы свешиваются на грудь. Кто?
Зря отвлекаюсь, спохватился Саня, не о провожатом надобно печалиться, а о себе.
Когда Жук подошел к нему в городе, было не до расспросов; вообще ни до чего дела не было, кроме собственных прискорбных обстоятельств. Саня как раз прятался. Спереди раскорячился воз, до верху наваленный сеном. Сзади — глубокая каменная ниша. Бежать, когда кругом сонный полудень, когда людям нет надобности спешить и они как ленивые мухи ползут от тенечка к тенечку, — да и тех людей на улице всего-ничего, — только себя выдать.
А удрать хотелось так, что в пятках кололо. Нарвался, так нарвался! Три недели прожил в этом городе тихо, спокойно… нет же, натура, будь она неладна, взяла свое.
Виновата была девчонка, которую Саня вечером встретил у городского колодца. Остановился попить, перебросился парой слов с черпальщиком и уже собрался топать к себе, а тут — она. Проводите, говорит, меня, молодой человек, до дому, сама я сильно опасаюсь ночных страхов. Он тихонько хмыкнул на бабьи глупости, — откуда страхи в тихих как сухое болото Кленяках? — и пошел провожать. Сначала, как положено — к ее дому. Потом она запросилась, погулять. Они ее и пригулял к себе в коморку под городской стеной.
Между прочим, не в каждом поселении такое удобство встретишь. А все по тому что, Кленяки — место торговое. С трех княжеств сюда люди за сахаром ездят. Вот городской совет и придумал: наделать
До кровати они не дотянули, как вошли, она прыг на него, на пол повалила и давай целовать, будто год мужика не видела. А он, что же, он разве против? Сам давно сообразил, зачем она такие дальние прогулки затеяла.
Сначала они по полу катались, потом он ее на кровать перетащил. И понеслось. Оторвался! Девка сперва хихикала, потом урчала, потом начала орать в голос. Саня испугался — вдруг ей больно? — отодвинулся. Ага, как же! Она в него вцепилась: давай, говорит, еще. И давал. До самого утра. Утром она, только что не на карачках, уползла…
Спать не хотелось. Саня еще немного повалялся, покусал лепешку, попил воды и пошел на рынок, искать работу.
За три недели к нему там привыкли. Знали, что работает он хорошо, не ворует, не скандалит, кому и за так поможет. Рынок место бойкое, народ туда-сюда бегает. Всяк своими делами занят, не до расспросов ему. За все время у Сани только раз и поинтересовались: кто таков. Он назвался. Ему поверили.
Он, не торопясь, шел с окраины к центру городка. Вольно разбросанные, заросшие кленами, богатые усадьбы сменились узкими улочками, на которых дома лепились бок в бок, а которые и налезали друг на дружку. Почти везде выщербленная кирпичная кладка пестрела заплатами свежей штукатурки. Где-то кривилась завалинка, где-то высоко поднимался, обложенный камнем цоколь. Из простенков и глухих тупиков пованивало помойкой. Гнилой забор одним концом завалился в заросший крапивой палисадник. Следом — новенькая кованая загородка, за которой скучал без крыши недостроенный дом. Кривые переулки разбегались в стороны паучьими лапками.
Саня нырял под веревки, с развешанным поперек улицы бельем, обходил выбоины и трещины в тротуаре, посматривал, похохатывал.
Дочка пекаря выложила на подоконник пышные груди, махнула ему рукой, улыбнулась. Он ей тоже улыбнулся, головой покрутил.
— За хлебом придешь? — крикнула девушка.
— Ага.
И пошел дальше, пиная, подвернувшийся под ногу камешек. Свернул к колодцу, проскочил узкий переулок и вышел к рыночной площади
Ограды у рынка не было. Зато, будто на смех, стояли ворота — каменная арка с узким темным проходом. В тени Саня остановился передохнуть и осмотреться. За черной границей света-тени колготилась базарная площадь.
Девчонку он заметил сразу. Еще удивился, думал до завтра не встанет, нет, вертится посреди майдана, высматривает кого-то. Не его ли? Саня пошел к ней, растянув рот, в самой своей веселой улыбке, и уже приготовился поздороваться, а девка возьми и заори. Пальцем в него тычет и кричит: "Вот он!"
Ну, он. Я, то есть. И что?
А — то! Из-за девки вывернулся старый сухой сморчок в длинном черном халате и тоже орет: "Где?!"
Спасла реакция. Стариково "где" еще гуляло между прилавков, а парень уже улепетывал в сторону городских ворот.