Дети века
Шрифт:
— Посидели бы, — сказал он, — куда спешите?
— Если у вас ничего не выхлопочешь…
— Если бы они по крайней мере были бедны, — сказал викарий, — то никто не заподозрил бы ксендза в продажности, а то, на несчастье, невесты с огромным состоянием…
— Уж если на то пошло, — прервал Богунь, — то, признаюсь, не понимаю такой щепетильности, и она кажется мне чистейшим эгоизмом. Неужели же графини должны страдать только оттого, что вы боитесь быть заподозренным? Кто наконец
— Пожалуйста, перестаньте! Довольно! Ведь сказано нельзя. Богунь встал и собирался выйти.
— Куда же вы спешите? — отозвался ксендз. — Беда с этой молодостью, все им поскорее, вынь да и положь…
— Зачем же я буду надоедать вам напрасно?
— Если бы в таком положении находились бедные девушки, право, я не колебался бы и обвенчал бы немедленно. А тут позднее вышел бы скандал, шум, Туровские перевернули бы все вверх дном.
— Смолчали бы, — отозвался Богунь.
— Притом же и брак будет не действителен.
— Как? Перед лицом церкви?
— Вы не понимаете!.. А кто же этот жених? Богунь смешался немного, посмотрел на ксендза.
— Разве непременно надо объявить? Мой приятель, молодой человек.
— Мне все думается, не вы ли это? Тогда и родство еще вдобавок.
— Клянусь, не я!
— Но кто же, sub sigillo?
Богунь, наклоняясь к викарию, прошептал ему фамилию. Ксендз отскочил и перекрестился.
— Что! Он? Каким же это образом?
— Должно быть, понравился.
— Где они познакомились?
— Не знаю.
— Выбор неблистательный, — заметил викарий, — но дух свободен, а любовь даже свободнее духа. Это фанфарон, которого я терпеть не могу! Он считает себя великим человеком только потому, что кропает вирши, а между тем человек напыщенный, ни к чему не годный.
— Но талант у него необыкновенный…
— Талант! — воскликнул викарий, пожав плечами. — Талант у подобных людей все равно, что фортепьяно, которое жена еврея Мошка купила для своей дочери. Фортепьяно действительно стоит, но играть на нем нельзя.
— А может быть, отче, женитьба и сделает его, именно, человеком, — сказал Богунь. — Впрочем, de gustibus non est disputandum.
Викарий качал головою.
— Mirabilia! — повторял он, нюхая табак.
— Итак, я должен попрощаться с вами.
— Подожди! Куда спешишь? Не дашь собраться с мыслями.
— Очень спешу, — прибавил заискивающим голосом Богунь. — Сказать правду, вся наша надежда была на вас, а так как она лопнула, то они решились просто жить вместе, пока будут иметь возможность вступить в законный брак формальным образом.
— Зачем же им жить вместе? — воскликнул ксендз сердито. — Пускай она идет в монастырь.
— А
Ксендз заткнул себе уши.
— Оставь меня с этими отягчающими обстоятельствами! — сказал он.
Богунь сел и смотрел: викарий ходил по комнате, по временам повторяя громко:
— Невозможно!
— Итак, на этот раз прощаюсь серьезно, — молвил Богунь, — поручаю вам свою тайну.
Он наклонился к ксендзу, чтоб поцеловать его в плечо, но последний схватил его за руку.
— Повенчаю с одним условием! — воскликнул он.
— Повенчаете? Отец! Благодетель! Говорите же скорее ваше условие!
— Если мне не заплатят за это даже истертой монеты.
Богунь так обрадовался, что едва не упал к ногам викария, и потом обнял его и чуть не пошел танцевать с ним вальс.
— Оставь, сумасшедший! Ведь я духовая особа.
— Вы святой человек! — проговорил Богунь в восторге.
— Стой! Есть еще и другие условия, о которых я едва не позабыл. Во-первых, под карой смертного греха обязываю, чтоб она исповедалась прежде, и, во-вторых, когда это должно совершиться?
— День еще не известен.
— Однако должен быть назначен.
— Дадим знать.
— А в какое время?
— Конечно, ночью и при закрытых дверях. Тотчас после венца молодые уедут на почтовых в Варшаву.
— Но когда же приблизительно?
— На этих днях.
— Следует дать мне знать с утра, — заметил викарий.
— В назначенный день, без всякой записки, без всякого уведомления, пришлю вам с утра на угощение дичи, это и будет условный знак.
Викарий кивнул головой.
— Эх вы, пустые, пустые головы! Никогда, видно, вы не будете умны и серьезны!
— Когда поседеем, отче.
— Но подобные вам головы, кажется…
— Не плешивеют и не седеют! — сказал, засмеявшись, Богунь. — Итак, имею честь кланяться и ухожу, потому что пропасть еще дел.
— А ты должен быть шафером?
Богунь поклонился, поцеловал ксендза и выбежал.
Он спешил сообщить счастливое известие в гостиницу, но не застал Валека. Его это удивило и рассердило немного, потому что Лузинский должен был ожидать его. Он спускался с лестницы в дурном расположении духа, когда попалась ему навстречу улыбавшаяся Ганка. Добряк никогда в жизни не отказывался ни от рюмки вина, ни от женской улыбки. Хотя он был и сердит, и хотя Ганка не отличалась красотой, однако он подошел к ней и начал дразнить.