Дети времени (Дети века)
Шрифт:
– О, я не сомневаюсь! – сказал господин Хольменгро.– Но я сейчас не могу покупать.
Поручик побледнел. Оставалось только молчать.
Тогда заговорил господин Хольменгро. Ему так не везло, он потерял большую сумму; дело шло не о мелочах, а о целом состоянии. Ему, может быть, не следовало говорить об этом и обнажать свои неудачи. Но когда-нибудь да нужно высказаться. Его считали королем, но ведь и у королей были свои недостатки. Король тоже мог потерять равновесие.
Кроме того, господин Хольменгро был уверен, что у него была слабость ко всему утонченному, благородному. Ему доставляло
– Ничего не поделаешь, – сказал он, – нам обоим надо сокращаться.
Но это показалось поручику слишком фамильярным, и он ответил:
– Мне не в чем сокращаться.
– Вы уже сделали это. Вы живете на кирпичном заводе?
– Я сплю на кирпичном заводе, – поправил поручик, снова овладевая собой.– Это лучшее средство, какое я когда-либо находил против бессонницы.
Потом, сжигая корабли, он добавил:
– А кстати, я хоть и не собирался говорить об этом сегодня, но, может быть, мне лучше выяснить это у своего кредитора. Я живу почти все время на заводе, я старею, может быть, вы как-нибудь иначе распорядитесь управлением Сегельфосса?
– Вот что!
Господин Хольменгро сделал вид, что он очень удивился, на самом же деле он, может быть, не удивился совсем. И между ними произошел следующий разговор.
– Я должен взять себе имение? – спросил господин Хольменгро.
– Оно не принадлежит мне больше.
– Но я не могу управлять им.
– Я могу, по мере сил, продолжать управлять им.
За это господин Хольменгро выразил свою признательность, – в душе же он, может быть, вовсе не был признателен.
Идя домой, поручик печально качал головой.
– Напрасно! Что же мне теперь делать?
Он раскаивался в том, что ходил к заводчику. Это был бы слишком легкий способ выйти из тисков. Не думай, что в жизни все устраивается легко, и не будешь получать уроков.
Против господина Хольменгро он ничего не имел. Заводчик часто помогал ему, и охотно, теперь неудача постигла его самого.
ГЛАВА XVIII
По лицу поручика нельзя было заметить ничего особенного, но он переживал тяжелые дни. Он с удвоенным усердием занимался пересадкой цветов в грунт. Он копал решительно всюду, и можно было подумать, что он никак не найдет места, где его цветам было бы хорошо. Прошло несколько дней, а он не оставлял своего занятия.
Он телеграфировал сыну, что вполне одобряет его поступок и, разумеется, вышлет деньги. Их нужно было достать во что бы то ни стало, если бы даже пришлось ехать в Трондхейм с серебром. Но хуже и смешнее всего было то, что у него не было денег даже на эту поездку.
Всякий человек на месте поручика потерял бы мужество, но воля поручика только закалялась. Он взял только палку, чтобы опираться на нее во время прогулок. Эта палка осталась после его отца, большого хозяина, она была с золотым набалдашником и серебряным шнурком, за который можно было вешать палку на руку; эта палка очень шла поручику и нисколько не уменьшала его достоинства.
Однажды на прогулке он встретил окружного врача и адвоката; оба поклонились глубоко несчастному человеку;
Адвокату Рашу удалось достигнуть, чего он хотел. Он купил участок земли, который ему был нужен, но он не обязан был вечно таять от благодарности. Иомфру Сальвезен он решил взять на будущей неделе из усадьбы и жениться на ней. Как поручик будет обходиться без экономки, его вовсе не касалось.
Будущее поручика было мрачно. При этих обстоятельствах он, конечно, бросил копать землю для фундамента? Ничуть!
Осень была уже недалеко, а к зиме фундамент должен быть готов. Поручик копал, а работник возил камни. Его золотая, благословенная Богом, воля не сдавалась.
По вечерам он сидел у себя на кирпичном заводе, отдыхал и раскладывал пасьянсы из карт, которые он сам подклеил и починил заплатками. Он прятал их очень тщательно, чтобы Паулина не видала их. Рукам его пришлось много испытать за последнее время, они были все в мозолях и царапинах. Ему самому неприятно было смотреть на них; они стали некрасивые и погрубели. И он складывал карты и убирал их. А сам садился и погружался в свои невеселые думы.
Вы думаете, что он сидит согнувшись и говорит с самим собой, как человек, потерявший силы в борьбе? Или вы думаете, что он опустил голову на руки и поджал ноги, как несчастный комок без души и воли?
Вовсе нет!
Он, конечно, чувствует себя плохо, ему уже шестьдесят девять лет, денежные заботы мучат его; но он говорит сам с собой так же мало, как с другими, он молчит всегда, совсем. Только с Паулиной он говорит иногда, когда она приходит прибирать его комнаты на кирпичном заводе.
– Ты, верно, находишь, Паулина, что у меня скверный вид, но ты ошибаешься, Паулина, я никогда не спал так хорошо, как теперь.
Паулина рассказывает ему, что в четверг иомфру Сальвезен выходит замуж; поручик кивает головой и говорит, что непременно запомнит это.
И для большей уверенности переодевает кольцо на левую руку.
Он устроил свое хозяйство на кирпичном заводе с особенной бережливостью; он любил беречь даже спички. Как будто это могло помочь ему. Для того, чтобы зажечь лампу в сумерки, он становился на колени перед камином и раздувал уголья.
Эту привычку он сохранил до конца дней. Но он никогда не бросался в глаза своей бережливостью. Однажды, когда он заметил, что его форменная куртка разорвалась на локте, он тотчас же отправился в дом и переменил куртку.
Он рано ложился и рано вставал, может быть, для того, чтобы беречь керосин, может быть, просто ему хотелось поскорее приняться за работу.
Снег уже выпал, но земля была еще мягкая, только сверху образовалась легкая корочка. Он отправлялся на прогулку со своей палкой. Утро морозное, на небе еще кое-где мерцают бледные звезды, из Сегельфосса, из его усадьбы, доносится звонкий крик петуха. Он останавливается на мосту и смотрит на дом Хольменгро. Нет, там не горит ни одного огонька.