Дети земли и неба
Шрифт:
«Кровожадные дикари презрели нашу клятву хранить мир с османами, нарушили условия договора. Они захватывали перевозимые морем товары, совершали набеги на деревни и продавали людей в рабство…» Так писали из Серессы, это всем известно.
Император, читая это, должен вести себя более достойно и осторожно, думала Даница, рассекая веслами воду, в которой отражались звезды. Разве он не понимает, что им от него нужно? Враждующие деревни или фермы на неспокойной границе, разделенные верой, не становятся мирными, повинуясь росчерку пера при дворах далеких правителей.
Если живешь на каменистой земле или у каменистого берега, тебе все равно нужно кормить
Если император не заплатит им за защиту его земли (их земли!), или не пошлет на помощь солдат, или не позволит им самим находить для себя товары и пищу, ничего от него не требуя, что им делать, по его мнению? Умереть?
Если моряки Сеньяна проникают на торговые галеры и круглые корабли, то только за товарами, принадлежащими еретикам. Купцов-джаддитов с товарами в трюмах они защищают. Ну, по крайней мере, так считается. Обычно защищают. Никто не станет отрицать, что крайняя нужда и гнев могут заставить некоторых пиратов не слишком старательно разбираться, какие из разнообразных вещей на захваченном торговом судне принадлежат тому или иному купцу.
– Почему они там, в Обравиче, игнорируют нас? – мысленно задала она вдруг вопрос.
– Ты хочешь от придворных достойного поведения? Глупое желание, – ответил ее дед.
– Знаю, – ответила она про себя, именно так она и разговаривала с ним. Он умер почти год назад, прошлым летом. От чумы.
Чума унесла и ее мать, вот почему теперь Даница осталась одна. Чаще всего в Сеньяне жило человек семьсот или восемьсот (если в дальних от моря районах начинались неприятности, в нем находило укрытие больше людей). И почти двести человек умерло здесь за два лета подряд.
В жизни нет ничего надежного, даже если ты молишься, почитаешь Джада, живешь так достойно, как только возможно. Даже если ты уже пережила столько, что можно по справедливости считать, что ты достаточно страдала. Но как измерить, сколько страданий достаточно? Кто это решает?
Мать не разговаривала с ней в мыслях. Она исчезла. Как и отец, и старший брат, погибшие десять лет назад в горящей деревне. Они с ней не говорили.
А дедушка присутствовал у нее в голове все время. Они разговаривали друг с другом, безмолвно, но понятно. И говорили так почти с того момента, как он умер.
– Что только что случилось? – спросил он тогда. Именно так, внезапно, в ее мыслях, когда Даница шла прочь от погребального костра, на котором сгорели он и ее мать вместе с полудюжиной других жертв чумы.
Она вскрикнула. Резко повернула назад, описав в ужасе круг, как безумная, вспоминала Даница. Те, кто был рядом с ней, подумали, что это от горя.
– Как ты здесь оказался?! – молча закричала она. Глаза у нее были широко раскрыты, но она ничего не видела.
– Даница! Я не знаю!
– Ты умер!
– Я знаю, что умер.
Это было невозможно, это внушало ужас. И это стало невероятным утешением. Даница держала это в тайне, с того дня до этой ночи. Были люди – и не только священнослужители, – кто сжег бы ее, если бы узнал.
Теперь это определяло ее жизнь, в той же мере, как и смерть отца и брата. Как и память об их милом малыше Невене, младшем брате Даницы, похищенном хаджуками
Итак, Даница мысленно разговаривала с мертвым человеком. А еще она владела луком не хуже любого другого в Сеньяне, – да что там, лучше всех, кого она знала! – и умела сражаться на кинжалах. Дедушка научил ее и тому, и другому, пока был еще жив, а она была еще совсем маленькой. В их семье не осталось мальчиков, которых он мог бы учить. Они оба научились здесь управлять лодкой. Это было необходимо в Сеньяне. Даница научилась убивать, метнув кинжал или держа его в руке, научилась пускать стрелы из лодки, делая поправку на морские волны. Она достигла в этом большого мастерства. Вот почему у нее есть шанс сделать то, для чего она здесь сегодня ночью.
Даница понимала, что она – не совсем обычная девушка.
Она передвинула на грудь колчан и проверила стрелы: по привычке, как всегда. Она взяла с собой много стрел. Маловероятно, что каждая попадет в цель отсюда, с воды. Лук остался сухим – Даница была осторожна. Мокрая тетива почти бесполезна. Она не знала точно, как далеко ей придется пускать стрелы, если это случится. Если люди из Серессы действительно придут сюда. Они ведь не давали ей обещания.
Ночь была теплой – одна из первых теплых ночей холодной весны – и почти безветренной. Она не могла бы совершить задуманное в бурном море. Даница сбросила с плеч плащ. Посмотрела вверх, на звезды. Когда она была маленькой, жила в своей деревне и в жаркие летние ночи спала за домом под открытым небом, то засыпала, пытаясь их сосчитать. Казалось, их счет продолжался бесконечно, цифры сменяли одна другую. И звезды тоже. Теперь она почти понимала, почему ашариты им поклоняются. Только это означало отрицать Джада, а как может человек так поступить?
Тико неподвижно сидел на носу лодки, словно фигура на носу корабля, глядя в море. Даница не могла бы выразить словами, как сильно любит своего пса. К тому же ей некому было это сказать.
– Теперь подул ветер, слабый, – это произнес дед, у нее в голове.
– Знаю, – быстро ответила она, хотя, честно говоря, почувствовала ветер только в тот момент, когда он ей об этом сказал. Дед быстро все улавливал и лучше воспринимал, чем она, в определенные моменты. Сейчас он пользовался ее органами чувств – зрением, обонянием, слухом, осязанием, даже вкусом. Она не понимала, каким образом. И он тоже не понимал.
Даница услышала, как дед тихо рассмеялся в ее голове над слишком быстрым ответом внучки. Для всего мира он был бойцом – жестоким, грубым человеком, но только не для дочери и внучки. Его звали Невен, маленького брата Даницы назвали в его честь. Она называла его «жадек» – придуманным их семьей словом, которое означало «дедушка» и которое возникло очень давно, как рассказала ей мать.
Даница понимала, что дед обеспокоен и не одобряет того, что она делает. Он так ей и сказал. Она привела ему свои доводы. Они его не удовлетворили. Ей это было небезразлично, но на ее решение никак не повлияло. Дед был с нею, но не контролировал ее жизнь. Он никак не мог помешать ей сделать то, что она решила. Она также имела возможность заблокировать его голос в своем мозгу, прекратить их разговоры и лишить его способности что-то ощущать. Она могла сделать это в любой момент, когда захочет. И ему очень не нравилось, когда Даница так поступала.