Деточка. Потерянный рай
Шрифт:
Легко, струйно, уверено – влетаю в раздевалку, не успела увернуться круглая сестра – полетела на пол. Нечего зевать, ворона нерасторопная! Не надоедай, не путайся под ногами – спешу напоследок заглянуть в зеркало: до чего хороши напомаженные скулы, ресницы, тонкая талия под пионерскими галстуками – они смотрят, восхищаются! Уже за надежной дверью забраться под плед, под скучные новости слизывать сахарную пудру с добродушных пончиков, вспоминать грустный в моросящем снегу уличный лоток. Громоздит ящики железоскалый сосед, рычит ржавый кран в ванной – все равно они смотрят, восхищаются!
И уже после традиционных триумфов, череды первых мест на школьных –
– Держать - гордая испанка! Почему опустила? А как же тореро?
– это сверкающий лысиной и улыбкой, в облегающем брюшко жилете, в бархате бабочки - новый тренер.
Ослепляющий зеркалами мир, где нет места отяжелевшим. Мы, угловатые девочки с испуганными глазами, накрашенными заботливыми мамами, восторженно следим за теми, кто на несколько лет раньше ступил на путь молодости и красоты. Выездные в недосягаемую Прибалтику чемпионки. Они привозят розовые очки, мягкие тапочки-звери и ботинки на тракторной платформе. И главное - атласные туфли нужного размера, струящийся калейдоскоп страусиных перьев - колышется волнами на бальных платьях.
Помню стразы, ударяющие жаром софитов, цепкие накладные ногти кислотных оттенков, запах экзотики автозагара, лака «Прелесть» и невозможно взрослого парфюма. Мы называем их «большими девочками»: плывущая в танце грудь, песочные часы талии, лоснящийся, какой-то мясистый, рельеф мышц. А у меня - руки тонкие, болтаются на шарнирах вздернутых плеч плеточки, почему-то стыдно смотреться в затейливое трюмо - беспощадного судью в раздевалке.
Стыдно - мне, но ведь есть глаза, суженные, жалящие, готовые отдать все на свете за эти плеточки. И за узловатые коленки, от худобы вылетающие из суставов. Значит, когда-нибудь будут и после меня, как после больших девочек, собирать трофеи: оброненные перышки, ноготки, блестки, стразы.
Подходит только новое слово – мемориал – для гордого музея этих находок: соорудила в верхнем ящике стола, старательно не замечая недостойные трещины. Отодвинула сестрину коллекцию жвачных наклеек и даже мамы-папины дипломы – готово, немытыми лапами не трогать, не брать без спроса! Когда-нибудь буду вспоминать, как начинала звездный путь красивая-богатая-знаменитая! Появилась и священная кассета для неподобающе старого магнитофона – оттачивать танцевальные движения у подсвеченного вокзальными огнями окна. Держать такт, держать изящный локоть! Неустанно кружусь, шаловливо дрыгаю ножками, грожу истонченным пальчиком воображаемым зрителям. Под окрыляющую музыку, в импровизированном костюме – еще южном платке с люрексом – громко, смело, забыв о приоткрытой двери. И – долгожданная награда: оглушительные хлопки мамы, аппетитное похрустывание сестры. Пригласили полюбоваться и папу: почти не спит в своей комнате, наверняка придет и на конкурс – тоже хлопает, вот-вот приобнимет, называет торбами - меня и пухлую любимицу. Сдержались, не полезли вверх дрогнувшие мамины уголки…
И все время так беззаботно легко, так возвышенно чисто, понятно, спокойно! Школа - тренировки – школа – тренировки - доверенное выступление
Поздний вечер – разобрали в чопорном, с душистыми вешалками, гардеробе прибалтийские пуховики, маслянистые дубленки, разъехались в вымытых до блеска кожано трескучих салонах большие девочки, их бизнес-папы, тренер. Брошена промозглая остановка, пусто в резных стекольных узорах трамвая. Никого, кроме нас с мамой, бок о бок одинаково заиндевелые - куртка болотного цвета, мешковатого размера подешевле и пальто с ободранным мехом, рука в руке - замерзшие ладошки. А все равно струйно выпрямилась: забыла застиранный безразмерный халат, почаще постукивает каблуками тапочек на общей кухне. Погромче бы крикнула и на сумасшедшую соседку – ту, что с непонятным волчьим билетом, безнаказанно исполнит угрозу – обварит нас с сестрой кипятком…
Почему-то вспомнилось: еще до танцев, манящий свет на пожелтевших обоях, строгий глаз сумеречного окна, бессонные гудки. Не прокрасться в комнату засаленному пыльному полу общего коридора – запертая дверь защищает надежно, бойко. Не оглушить и свирепому рыку свернутого шатким соседом крана в облупленной ванной – подогнув подросшие ноги, вымоемся в маленькой, детской. Не добраться и до взрослого, загаженного тараканами, туалета - не выбросим детский горшок, потихоньку спрячем в темном углу комнаты. Не испугать и сумасшедшей волчихе – заткнуть уши, не слышать маминого плача, забыть клокотание храпа из комнаты возле склада: с счастливого воскресенья спит папа, не уехал по служебным делам – я знаю. За что она на нас – так? Почему пухлая – отродье? Ин-те-лли-гентское – слово-то какое… Тихонько вырвалась, прошмыгнула на кухню - не знала, что чужие гости…
Сижу на потертом шершавом ковре, подготовилась - нерасторопная ворона, не знаю, куда в этом бедламе подевался ремень. Потому что хоть торба и прожорливая, последнюю конфету съела - а все равно жалко. Не ходить, не шастать – кипятком обварят или отравит зараза, будем потом уродины неказистые, толстые.
Ничего не вижу, не слышу, знать не хочу - не отрывая глаз, смотрю в зеркало грузного телевизора. Оттуда - карнавал красок, стройные ноги в открытых купальниках, завораживают улыбками лица.
– Московской красавицей стала… - барабанная дробь, захватывает блеск софитов.
– Не стала - новая растет!
– неожиданно смело, гордо - пусть все восхищаются, смотрят.
Уже обдает жаром калейдоскопический вихрь, волнительно щекочут и струнный перезвон, и восторженные голоса, и вспышки камер. Куда-то ускользает, влажно размазывается, тает запертая комната с горшком, как шепот затонувших в памяти телепомех.
BABY DOLL
Чем хорошо в привокзальных башнях – собрались бы в лес – споро бы управились с электричкой под боком, съездили бы. Теперь не поедем: не хочу, не буду, нет настроения – впереди чемпионат, серьезный, ответственный!