Детонепробиваемая
Шрифт:
– Что?! – восклицает Джесс.
– Я всё отменяю, – решительно говорю я.
– Нет, ничего подобного, – еще более решительно возражает она.
– Это бессмысленно, – констатирую я, безразлично пожав плечами.
– Чего-чего, а смысла здесь предостаточно, – парирует Джесс. – Послушай, Клаудия. То, что они помолвлены, не меняет общей картины.
– Не-а, еще как меняет, – не соглашаюсь я.
– Нет, не меняет! – упорствует она. – Если Бен смог развестись с любовью всей своей жизни, он, конечно же, вполне способен расторгнуть помолвку.
– А откуда известно,
– Потому что любовь всей его жизни – это ты, – припечатывает Джесс. – И такая любовь может быть только одна.
– С каких это пор ты прибегаешь к этой банальной сентенции?
– С тех самых пор, как наконец-то познала настоящую любовь.
– Так. У меня для тебя новость, Джесс. Бен любитТакер, – упорствую я. — Он не сделал бы предложения без любви. Пусть он хочет ребёнка, но не до такой же степени.
– Отлично. Может, он и любит её в каком-то смысле. Но тебя он любит гораздо больше, и ты это отлично знаешь. Это ему пока не все ясно. Ну так нужно его просветить. Едва до Бена дойдет, что теперь ты хочешь детей, он мигом порвет с Такер.
– Я не хочу детей.
– Хочешь!
– Не хочу, – стою я на своем. – Я только теоретически готова родить ребенка Бену.
– Что в лоб, что по лбу.
– Не совсем.
Джесс застёгивает свою красную сумку от «Тодс» и заключает:
– Что ж, давай позволим Бену самому принять решение. Как думаешь?
* * * * *
Тем временем мои планы на День Благодарения остаются неопределёнными вплоть до позднего вечера. Маура почти всегда устраивает обед на своей территории, но, по очевидным причинам, этот год – исключение. Дафна – самая логичная замена, потому что папа, ясное дело, откажется идти в гости к Дуайту и матери. Но когда я озвучиваю этот очевидный выход в разговоре с мамой, она заводит излюбленную шарманку: «вы, девочки, никогда сюда не приезжаете». А потом ни к селу ни к городу добавляет, что мы так по-настоящему и не приняли Дуайта. Я не в настроении выслушивать этот бред, так что быстро перебиваю её высокопарные стенания:
– Послушай меня. Собираемся у Дафны. Ты даже готовить не умеешь.
– Можно ведь заказать еду с доставкой, – парирует она.
– Мама, забудь. Решение принято.
– Кто сказал? – спрашивает мама голосом капризного ребёнка.
– Я. Так что либо присоединяйся к нам, либо нет. Выбирай.
Кладу трубку и прихожу к выводу, что единственное преимущество падения на самое дно заключается в том, что больше никто и ничто не может меня смутить или вывести из себя. Даже мама.
Через несколько минут она перезванивает и примирительно лепечет:
– Клаудия?
– Да? – откликаюсь я.
– Я решила.
– И?
– Я приду, – кротко произносит она.
– Хорошая девочка.
* * * * *
Утро Дня Благодарения серое, мрачное и промозглое, да ещё и не по сезону тёплое – угнетающее сочетание для праздника. Чтобы вылезти из постели, принять душ и одеться, приходится собрать в кулак всю силу воли. В голове всплывает один из маминых жизненных
Поймать такси не получается, поэтому иду до Пенсильванского вокзала пешком и едва не опаздываю на полуденный поезд. Занимаю место, расположенное спиной по ходу движения, из-за чего меня всегда укачивает. Затем, примерно на полпути к Хантингтону, вдруг осознаю, что оставила на кухонном столе двадцативосьмидолларовый тыквенный пирог из «Валтасара», и чертыхаюсь вслух. Сидящая через проход старушка поворачивается и неодобрительно на меня смотрит. Я мямлю «извините», хотя про себя думаю «не лезьте не в своё дело, мэм». Следующие двадцать минут переживаю, что превращаюсь в озлобленную стерву, которая терпеть не может стариков. Или ещё хуже – в желчную ворчунью, ненавидящую молодёжь.
Когда папа встречает меня на вокзале, первым делом говорю, что нужно заехать в продуктовый и купить пирог.
– К черту пирог, – отмахивается папа, что я интерпретирую как «я слышал о помолвке Бена».
– Не-е. Ну правда, па, – канючу я. – Я же обещала Дафне, что принесу тыквенный пирог.
Перевод: «Я полная неудачница. Все, что у меня осталось – умение владеть словом».
Папа пожимает плечами, и через несколько минут мы останавливаемся на стоянке у магазина «Вальдбаум». Вбегаю внутрь, хватаю два уже уцененных куцых тыквенных пирога и направляюсь к кассе «двенадцать предметов и менее».
«Меньше», – поправляю про себя и вспоминаю, как забавлялся Бен, когда я отмечала грамматические ошибки на вывесках. Двенадцать предметов и меньше, чёрт возьми. Искренне надеюсь, что Такер – технарь в самом строгом смысле слова и постоянно портачит с числительными. Она выпускница Гарварда, так что наверняка её оговорки не очевидны, вроде как во фразе «не больше пятьсот тридцати семи». Но, если повезёт, она может оказаться склонна и к другим типам ошибок – тем, какие умные люди допускают из убеждения, что они умные. Например, говорят «двухтысячно десятый год».
Прелесть такого варианта в том, что Бен при каждом подобном ляпсусе будет невольно думать обо мне. В один прекрасный день он может не выдержать и поделиться с Такер фокусом, которому я давным-давно его научила: «В количественных числительных рассматривай каждое слово в отдельности и так же и склоняй: нет пятисот, нет тридцати, нет семи – пятисот тридцати семи, а в порядковых склоняется только последняя часть – две тысячи десятый, две тысячи десятого…» Может, глаза стервы сузятся, а на лицо ляжет тень. «Тебя так натаскивала бывшая жена?» – спросит она с презрением, рождённым ревностью и провалом попытки соответствовать моему уровню. Потому что Такер может помешать любящим воссоединиться, но никогда не растолкует грамматическое правило так, как умею я.