Детская книга войны - Дневники 1941-1945
Шрифт:
Пройдёт более 40 лет, и в 1985 году Татьяна Николаевна Вассоевич сделает запись-признание: «Хлопоты похоронные мне десять лет после блокады снились. Ещё чаще снилось, что я маму спасаю, должна спасти её от смерти». Она часто вспоминала, как за три дня до смерти брата к ним зашла учительница музыки Мария Михайловна и рассказала, что её муж умер от голода. Брат Володя произнёс: «Почему же вы не сказали, что он умирает от голода? Я бы отдал ему свой хлеб». Это было 20 января, а 23-го брат сам умер от голода. Вот такая сила духа была в этом мальчике.
Таня Вассоевич закончила художественное училище и архитектурный факультет ЛИСИ.
Её сын, профессор Санкт-Петербургского государственного университета Андрей Вассоевич, рассказывает: «В 90-х годах стало модным говорить о том, что в Ленинграде процветал каннибализм, а люди потеряли человеческий облик, – маму это страшно возмущало. Мама, наоборот, часто вспоминала благородные поступки блокадников. Её дневник перекликается с тем, что писала пережившая блокаду поэт Ольга Берггольц: «...мы счастье страшное открыли, – /достойно невоспетое пока, – /когда последней коркою делились, /последнею щепоткой табака...» «Город выжил, потому что люди думали не о себе, а о других».
22 июня 1941 года. В 12 часов дня объявили, что началась война. По радио выступал т. Молотов с речью. Мама плакала. Я улыбалась. (...)
Весь день 22-го прошёл в хлопотах: бегали с Вовой и мамой по магазинам и в сберкассу и к Люсе. (...)
23.VI. Днём побежала в художественную школу к Петру Павловичу Казакову. Рисунков я не взяла, и шла так, поделиться впечатлениями.
П. П. был у себя в новом кабинете. Я нерешительно постояла перед дверью и вошла. П. П. поздоровался и спросил: «Ты работы принесла или так побеседовать?» Я сказала, что «так». «А я вот работы собираю, думаю, на фронт прийдётся».
Мы поговорили, так о войне, о том, что немцы взяли, сколько сбили самолётов, П. П. собрал работы, мольберт, и мы вышли. На улице было ветрено, но тепло. Шли молча, мне хотелось спросить какой он лётчик, но не решилась. Вместе дошли до угла Среднего, П. П. пожал мне руку, попрощались и... он ушел, а я пошла домой. (...)
28.VI. (...) Слышала, что школы будут эвакуироваться. Мы все считаем, что это сумасшествие. Я категорически против поездки. Была у Ириной мамы (Ира в пионерлагере), она ездила в Сиверскую и говорит, что Ира может не заезжая в Ленинград эвакуироваться.
Я страшно этим напугана: хочу если уж ехать, так с Ирой. (...)
Первые дни жизни в Валдае мы очень скучали по дому и страшно беспокоились за оставшихся в Ленинграде. То нам казалось, что Ленинград бомбят, когда приехал кто-то из Ленинграда, нам показалось, что город уже у немцев, но от нас скрывают, и так все время. (...)
17.VII. (...) В 10 часов утра мы были в Ленинграде!!! У вокзала мама с тётей Наташей наняли такси, и мы поехали домой. (...) Мы проехали мимо многоуважаемой Академии Художеств, но... вместо художников на раскрытых окнах сидели красноармейцы и военные. (...)
В Валдае мы были оторваны от мира и ничего не знали о фронте и о жизни города. Только приехав в Ленинград я узнала, что с 18 июля вводятся карточки. Конечно, мы приняли соответствующие меры, т. е. весь день гонялись по магазинам, хотя я чувствовала себя после дороги плохо. (...)
23.VII. К нам пришла управдом и сказала: «Срочно собирайтесь, через час вы поедете на трудработы в Красное село». Я и Вова собрались и вышли к воротам. (...) Мы доехали до Гатчины. Здесь вышли все. Военные указали нам дорогу, и мы пришли в садик, вернее разместились под деревьями у дороги. Я только развязала рюкзак и вынула бутылку кефира, как что-то тихо загудело и люди закричали,
27.III. 23/I-42 г. в 6 ч. 28 м. умер Вова.
1942 г. – 17/II в 11 ч. 45 м. умерла мама.
(...) Страницы склеены, чтоб никто не видел самого сокровенного. На похоронах были тетя Люся, Гросс-мама, я и Толя Таквелин – Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал – это растрогало меня больше всего.
Я договорилась с Худяковым, который вырыл могилу Вове, чтобы он рядом вырыл могилу папе Иры Разумовской – Александру Николаевичу, и он сделал в правую сторону нишу, где поставили гроб Александра Николаевича.
Маму хоронили я и Люся.
Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии за хлеб. Худяков вырыл за крупу и хлеб. Он хороший и взял с меня, что у меня было и не ругался и был добр ко мне. Мама на похороны Вовы не ходила – у нее уже не было сил. (...)
Я стояла в комнате у печки отвернувшись и не плакала, мне было страшно. Я не понимала, не верила... я никогда в жизни не видела близко мертвого человека.
Мороз. Яркое солнце. Я иду в детскую больницу на 3-й линии. Взять свидетельство о смерти. Я в Вовиной шубе. (...) Гл. врач находит картотеку Владимира Вассоевича и крупными буквами поперек выводит УМЕР. (...)
Гр-мама и Люся выносят Вову. Лидия Ив. Моткевич вышла. Перекрестилась. Люся везет гроб, Гр-мама и я идем. Рядом везут Иркиного отца. С нами идёт Толя Таквелин. Два голубые гроба. Люди спрашивают, где заказали такие хорошие. 1 раз в жизни я на кладбище. Яма. Как оказывается, все просто. Толя плачет. Так вот кто любил Вову! (...)
Во время войны школьнице Тане Вассоевич, пришлось резко повзрослеть: на ее детские плечи легли похороны брата и мамы в самую страшную, первую, блокадную зиму.
Таня Вассоевич училась в художественной школе, поэтому на страницах ее дневника часто встречаются рисунки. Став взрослой, она сама много лет будет преподавать детям изобразительное искусство.
Фото и страница на дневнике - из личного архива А. Вассоевича.
31/III в 12 ч. Позвонила я по телефону в НГРИ. Попросила Татьяну Александровну и спросила насчет эвакуации. Она сказала, что от папы пришла телеграмма, где он пишет, что доверяет деньги Люсе и, если возможно, просит доставить меня в Сухум. (...)