Детский дом и его обитатели
Шрифт:
– А вы уверены, что Ирине удастся удержать ребят в отрядной до конца самоподготовки?
– Это её проблемы.
– Не только. Я приду к шести, а в отрядной – ноль детей. Где их потом собирать?
– А это уже ваши трудности.
– Вы за меня решили, что мне так будет лучше?
– Ну, не всё же время вам за всех решать.
– Надо с потрохами вжиться в нашу систему. Чтобы пришёл когда-нибудь успех. А приходящий на два часа человек так и останется временно исполняющим. С подъёма до отбоя тянется непрерывная цепочка следующих друг за другом полезных
– Далась вам эта система! Хватит уже муштровать детей. Дайте им хоть на два часа свободу. Через год-два они выйдут из детского дома, и куда им эти ваши навыки? Зачем им этот ваш отряд, коллектив? В жизни каждый сам за себя старается. И это свобода. Разве не так?
Она широко улыбалась своему отражению. Шляпа с большими полями ей очень шла.
– Это только так кажется, – говорю я, теряя всякое терпение. – Те, кто сам по себе, как раз и есть самые зависимые, уязвимые люди. И я не хочу, чтобы мои воспитанники пополнили их число. В чём они будут свободны, когда мы их выпустим в жизнь без единого полезного навыка? В том, чтобы выйти на большую дорогу?
– Или стоять на обочине с интересным предложением. Как ваша Ленка Ринейская, – без всякой уже улыбки сказала она.
– Что… Что такое? Она же, мне сказали, в профилактории?
– Пару раз ей устраивала милиция профилакторий.
– За что?
– Сняла клиента, привела его в папашкину комнату и… сняла с него часы и всё, что вообще снималось. Сейчас сидит в детском доме под замком.
– Ладно, разберёмся.
– Так вы согласны на Ирину? – спросила она нетерпеливо.
– Посмотрю, – ответила я дипломатично – не время заостряться.
– И смотреть нечего.
– Воспитатели на отряде должны быть единомышленниками, иначе ничего не получится. Появится оппозиция, группки, команды, начнётся грязная возня – кто за наших, кто за ваших… Ну, вы это прекрасно знаете. А мы должны делать общее дело.
– Какое ещё дело? Дались вам эти дела, навыки… – сказала она нетерпеливо и сердито, снова перекладывая вещи в пляжной сумке. – Воспитатель просто должен работать. И по плану. Накормить, в школу отправить, встретить, опять накормить…
– Я говорила уже… Я хочу… Нет, я должна научить этих детей не зависеть от обстоятельств и злой воли других людей.
Свобода, да и то относительная, появится только у тех, кто это научится делать. А как они смогут быть свободными в этой ужасной жизни, не владея ни одним полезным навыком, не умея честно работать? Не имея толком никаких знаний, не умея, опять же, строить отношения с другими людьми? Как они будут жить? И всему этому их должен, по возможности, научить воспитатель. А не просто выпасать их в течение смены или выращивать, как какую-то траву…
– Ой, глупости.
Она, бросив прощальный взгляд в зеркало, направилась на выход, но я преградила ей дорогу.
– Извините. Ещё минутку. Я поняла – вы хотите уничтожить наш отряд.
Она молча смотрела на меня некоторое время, потом, поправив очки, сказала:
– Это бред. Это явный бред.
– Нет,
– Да с чего вы взззяли?!
Это «взззяли» – она просто провизжала. Я заговорила снова, но уже спокойнее:
– А если нет, то где логика?
– Какая логика?
Она повернула голову в мою сторону.
– Логика всего этого спектакля во множестве действий.
– Логика простая, я же сказала – Ирине нужны деньги. Это понятно?
Она смотрела на меня нагло и презрительно. – Ерунда. Вас наши материальные проблемы никогда не интересовали.
– Ну… как сказать… Да выпустите вы меня!
Она снова предприняла попытку выйти из комнаты.
– Хорошо, идите. Но только знайте – свой отряд не отдам. И это моё слово.
– Посмотрим, – сказала она, боком выскальзывая из помещения.
Я вышла вслед за ней.
– Именно так и будет.
Тут порывом ветра с неё сорвало шляпу – она побежала, крикнув мне не без задора:
– А ребята вами недовольны!
И скрылась из виду за поворотом, а я осталась на перепутье, пребывая в очень мрачных размышлениях – кажется, это уже не начало конца, а его совсем не золотая середина…
Как-то перед отъездом в Сочи она мне, полушутя полусерьёзно, сказала в приватной беседе:
– Вы, извиняюсь, страшная дура.
– Это почему же? Прошу уточнить.
– Не врубаетесь, вот почему.
А я и, действительно, многого не понимала в нашей теперешней жизни – похоже, слова уже крепко утратили прежний смысл. Прежняя риторика всё так же активно продолжалась, но под старыми словами понималось нечто, прямо противоположное.
И я этого – «не рубила»…
А не понимала я, действительно, очень многого. Как получилось так, что мои коллеги от меня отвернулись. Постепенно отошли от меня? Почему мы все, делая общее дело, тянем в разные стороны? Не помогаем, а лишь мешаем друг другу?
Как-то, перед отъездом в Сочи, я, в приступе глупости, сказала своей фальшивой подруге: «Если бы можно было начать всё сначала! Я никогда бы не вела себя так неосмотрительно! И у меня бы сейчас было много друзей…»
Перебив меня, Татьяна Степановна сказала жёстко:
– А вы и начните сначала.
– Как? – прибалдев от такого «реверанса», спросила я. – Я должна уйти?
Мне, конечно, казалось, что она начнёт меня разубеждать – в своей манере рассказывая, какие все гады… Она ничего не ответила. Тогда я всё-таки подумала, что это была шутка, просто очень глупая шутка… Неужели они, и в самом деле, хотят меня в наглую выпихнуть? Я не могла смириться с этой мыслью. Ладно бы – просто сказали, что мне надо уйти потому-то и потому-то… А то ведь целый сюжет раскрутили! Ну не дура ли, и в самом деле?! Выкаблучиваюсь тут перед ними, условия выставляю, а они смотрят на меня да внутри себя весело посмеиваются. Уже и приказ подписан, надо полагать… Но эти благие мысли, как пришли, так и ушли из моей буйной головы. Текучка надёжно возвращает к жизни.