Детский сад, штаны на лямках
Шрифт:
Ага, с друзьями он отдыхал, как же. Такие старые школьные товарищи, с объемами тела девяносто-шестьдесят-девяносто и бюстом третьего размера.
– Когда вы узнали, что Светы нет в живых?
Корягин взял со стола вазу и задумчиво потер крутой бок.
– Она мне приснилась. Первого января. Потом я выяснил, что как раз сорок дней было, вероятно, ее душа прощалась с Землей и ко мне залетела. Сон был такой странный. Как будто мы в парке, Светка катается на карусели, а я снимаю ее на камеру. Она сидит в красной машинке, а в других машинках почему-то сидят взрослые – старушки какие-то, мужики,
У меня волосы на голове зашевелились, а мужчина рассказывал дальше:
– Я позвонил Аньке, ее мобильник был выключен, на домашнем телефоне сосед ответил, что она выбросилась из окна. «А где Света?» – спросил я. Он сказал, что еще в конце ноября дочь изъял отдел опеки и попечительства. Я решил, что Светка в детском доме, рванул туда. Там ребенка в глаза не видели. Поехал в опеку, инспектор Махнач сказала, что Света умерла от двусторонней пневмонии, показала справку. Я сразу понял, что она врет, что было какое-то преступление. Сделал вид, будто поверил ей, а сам стал копать.
Я проследил всю цепочку и выяснил, что Свету забрали из семьи, чтобы сделать донором почки. Инициатором изъятия ребенка стала соцзащита в лице инспектора Махнач и юриста Прудниковой, им помогала заведующая садом Бизенкова, а конечный исполнитель – хирург Фархадини. Мне понадобилось какое-то время, чтобы подготовиться к убийству Бизенковой и Фархадини. Хотел также застрелить Махнач и Прудникову, но меня кто-то опередил, буквально на два дня.
– Как вы их убили?
– Просто вошел в кабинет и выстрелил. Пистолет был с глушителем, хлопка никто не слышал. В медсанчасти при входе установлено видеонаблюдение, я это знал, поэтому был в темных очках и немного изменил внешность.
– Вообще-то заведующему отделением Фархадини помогала хирург Ксения Дьяченко. Почему вы ее не тронули?
– Планировал ее тоже убить, но поговорил с Аксиньей и понял, что для нее самое тяжелое наказание – жить и страдать. Вот пусть живет и страдает.
Меня поразило, каким образом толстокожее животное, мучившее собственную жену и ребенка, смогло так тонко прочувствовать чужого человека.
– Александр, вы состоятельный человек, зачем же самому убивать? Могли нанять кого-нибудь.
Корягин усмехнулся:
– Ну, во-первых, слухи о моей состоятельности сильно преувеличены, мой бизнес здорово пошатнулся в кризис. А во-вторых, моя мама говорила: «Если хочешь сделать хорошо – сделай сам». Не надо мешать посторонних людей в свои дела, лишние свидетели потом могут таким геморроем обернуться! И потом, где нанять, кого? Киллеры на столбах объявления не клеят. В Интернете есть предложения, но за ними, я точно знаю, стоят менты, ловят будущих подследственных на живца. Поэтому я всё сделал сам, так надежней.
– Не боитесь сесть в тюрьму?
– За меня не волнуйтесь. Мои подчиненные поклянутся на Библии, что я весь день провел в офисе. Это же подтвердит камера наблюдения. Также я из своего кабинета звонил
Теперь я поняла, почему Корягин так откровенен со мной. С присущей ему мелочностью он подготовил себе безупречное алиби. Даже если я сейчас записываю наш разговор на диктофон, это ровным счетом ничего не значит.
Однако меня не покидало сомнение. Странно ожидать от нерадивого папаши, спокойно обрекшего дочь на полуголодное существование, такого поступка. Ведь когда Светочка была жива, Корягину было откровенно на нее наплевать! С чего вдруг такая бурная деятельность после ее смерти? Алиби, конечно, дело хорошее, но риск попасть за решетку остается всегда, и как ни крути, своя рубашка ближе к телу. Что это – запоздалое раскаяние? Или Корягин, как актер погорелого театра, решил примерить на себя роль убитого горем отца? От этих выстрелов попахивает театральщиной…
В этом духе я и высказалась собеседнику.
Корягин спокойно ответил:
– Вам не понятны мои мотивы, а я не знаю вашей мотивации. Зачем вы копаетесь в этом деле? И что это вообще такое – журналистское расследование? Вы обязаны докладывать о своих находках следственным органам?
– Не волнуйтесь, в прокуратуру не пойду. Я расследую это дело, потому что мою подругу обвиняют в убийстве Прудниковой и Махнач, а я уверена, что она не виновна. Когда застрелили Бизенкову и Фархадини, моя подруга находилась в следственном изоляторе, так что даже если вас тоже посадят, с нее обвинения не снимут. Как видите, помогать следствию мне нет резона. Да и, честно говоря, я этого не хочу. Я считаю, что вы поступили правильно, этих мерзавцев следовало уничтожить. Судя по всему, у преступной группировки была сильная «крыша», так что на законных основаниях привлечь их к ответственности никогда бы не удалось.
Александр кивнул:
– Я тоже так думаю, поэтому и уезжаю на время из страны. Начну бизнес с иностранным партнером, там посмотрим, как карта ляжет. Может, вообще не вернусь на Родину.
Невелика потеря, подумала я, а вслух сказала:
– Поэтому и распродаете самое дорогое, что у вас есть?
Корягин удивленно на меня воззрился.
– Я имею в виду вазы. Эти керамические изделия были вам дороже родной дочери.
Мужчина поморщился.
– Какая вы все-таки су… суровая женщина, не успокоитесь, пока не уколите побольнее, да? А вазы я продаю, потому что квартира выставлена на продажу, мой адвокат этим займется в мое отсутствие. Мебели, как видите, уже нет, у меня была чудесная кожаная мебель с деревянными подлокотниками, со встроенным баром, я заказывал в Италии…
Он задумчиво помолчал, потом сказал:
– И зря вы так, Светочку я очень любил. То, что мужчина делает, и то, что он чувствует, не всегда совпадает.
Пока я обдумывала эту загадочную фразу, в дверь позвонили, хозяин пошел открывать и через несколько секунд появился в сопровождении дамы в норковом манто – из тех, что опаздывают на час и не считают нужным извиниться. Не оставляло сомнений, что это та самая покупательница ваз, которую он ждал. Я двинулась к выходу.
– Рассчитываю на ваше молчание, – сказал Корягин на прощание и закрыл тяжелую дубовую дверь.