Детский сад

Райман Джефф

Наверху лестницы появилась Ролфа. Она пыталась носить платье,в результате чего смотрелась эдакой тумбой, обтянутой мятым сатином. Спуск по лестнице она начала спотыкаясь и пошатываясь, и, если б не перила, возможно, она вообще не смогла бы спуститься. Ноги у Ролфы то и дело путались в длинном подоле, теснясь, как кролики в мешке у фокусника.

«Бедняга, да подними же ты юбку», — мысленно подсказывала ей Милена.

Прядки меха у Ролфы были убраны с глаз и собраны в аккуратные пучки, перехваченные розовыми

клипсами-бабочками, напоминающими оттопыренные уши. Соблюдая дистанцию, Ролфа с расстояния протянула Милене что-то мягкое и черное — пуховую шаль.

— Мы обычно обедаем наверху, — будто незнакомке, сказала она ей.

— Спасибо, — поблагодарила Милена за шаль и, мелко стуча зубами, сразу же в нее закуталась.

— Идем за мной, — сказала Ролфа и приступила к подъему. Впрочем, она тут же наступила себе на подол и вынуждена была схватиться за перила.

— Ролфа, — подсказала тихонько Милена, — ты приподними его. Подол приподними.

Сзади тихонько прыснули от смеха сестры и братья.

Было что-то изысканное в том, как Ролфа их величаво проигнорировала. Нагнувшись, она приподняла платье с пола, открыв коленки, и спокойно поднялась по лестнице.

Наверху не светили, а буквально полыхалисветом люстры. В углу тихо работал какой-то агрегат; очевидно, автономный генератор. На стенах — изобилие полотен, в основном цветы или панорамы закатных улиц, причем исключительно безлюдных. По ковру лестницы толстыми жгутами пролегали провода, где-то протяжно пела циркулярная пила.

Холод пробирал Милену до костей.

— Руки помыть хочешь? — пробормотала Ролфа.

— Я тогда совсем в ледышку превращусь, — призналась Милена, глядя, как изо рта струится пар. Может, уже и брови заиндевели?

— Тогда сюда, — указала Ролфа. Голос у нее был несколько выше и тише обычного; четкий, но едва различимый, какой-то бесхарактерный. От вида открывшегося зала Милене перехватило дыхание.

«Капитализм», —только и подумала она. А иначе что же это такое — иного слова и не подберешь.

Посредине возвышался полированный стол из красного дерева, с ножками на деревянных подставках, чтобы подходило Гэ-Эмам по росту. На стенах — снова картины и водопад света, играющего радугой хрустальных граней. На столе красовалось неимоверных размеров серебряное блюдо, овальное, в длину вдвое превышающее рост Милены. Серебряные ножи, вилки, подсвечники, гармонирующие по цвету стулья красного дерева, а в углу — латунная мусорная корзина. Даже холод не мог скрыть стойкого запаха рыбы. «А что, если они по-прежнему нас эксплуатируют?» — невольно подумала Милена.

Распахнулась дверь, и в помещение вразвалку вошла медведица в развевающемся оранжевом платье. Перед собой она несла фарфоровую салатницу — целый бак еды.

— Привет, Суслик, — сказала она Милене достаточно дружелюбным тоном. Поставив бак на стол, она потянулась к себе за корсаж. — Может, рукавички тебе выдать?

—

Ой, пожалуйста! — взмолилась Милена.

— Я так и знала. — Гэ-Эмка со смешливой укоризной покосилась на Ролфу. — Держи-ка. — И бросила Милене коричневый шерстяной комок. Милена размотала его дрожащими пальцами. Это были перчатки, которыми пользуются для пересчитывания денег в полярных широтах, — с обрезанными пальцами. Перчатки были донельзя заношенные, будто поеденные молью.

— Это моя сестра Зои, — представила Ролфа.

— А ты Милена, — догадалась Зои. Та вместо ответа лишь кивнула: от холода было трудно говорить. Зои вышла, по пути пожав плечами: дескать, в том, что ты пришла, твоей вины нет. Не успела она выйти, как пришла еще одна сестра.

Эта была еще крупнее, щеки у нее топорщились, будто она вот-вот готова прыснуть со смеху. Посмотрев на Милену и Ролфу, она лишь уронила на стол две лоханки с едой и буквально выбежала из зала. Из-за раскачивающейся дверной створки грянул ее хохот. Затем послышалось шушуканье, то и дело перемежаясь сдавленным смехом.

— Это Анджела, — представила Ролфа.

Милену усадили за стол. Столешница пришлась ей вровень с подбородком. Снова рука об руку вошли две сестры, хлопая длинными черными ресницами поверх трепещущих вееров. Они грациозно опустились на стулья, расстелив на груди салфетки. У Зои волосы были уложены на манер кокошника, аркой возвышаясь на затылке. «Стиль навахо», — подсказали Милене вирусы.

— Мне нравятся твои волосы, — сказала она.

— Правда? — расцвела Зои, опуская веер. Ресницы затрепетали бабочками. — А как тебе мои усы, тоже нравятся?

Кончики усов у нее, оказывается, тоже были завиты.

— У меня с моими тоже была примерно такая же проблема, — ляпнула Милена. Ресницы-бабочки перестали хлопать. — Только теперь я их сбриваю.

У Милены за спиной послышалось сердитое, с присвистом, сопение. Обернувшись, она увидела Гэ-Эма, немного низкорослого для своих габаритов. Округлый и плотный, с отливающей серебром шубой, шерстинки которой топорщились, как иголки у ежа, он громко посапывал, отчего возникало впечатление, что он сердится. Он стучал по клавишам какого-то миниатюрного устройства, которое с жужжанием выдавало итоговую распечатку на бумаге. Вот он уселся в кресло со спинкой чуть выше остальных, оторвал листок бумаги и прикрепил его заколкой к своему меху. Шубу Гэ-Эма уже украшало изрядное количество бумажек, придавая ему сходство с новогодней елкой.

— Мы есть сегодня будем? — осведомился он, снова занявшись своим устройством.

— Да, разумеется, папа, — сказала Анджела, вставая. Чутко и, как показалось Милене, с некоторым ехидством втянув ноздрями воздух, она сняла с гигантского блюда крышку, издавшую мелодичный звон.

На ужин предстояло отведать тюленя, зажаренного целиком. Глаза у него совершенно побелели, а туловище окружал карниз из янтарного жира.

Отец Ролфы, подавшись вперед, явно собирался выковырять глаз тюленя.