Детский сад
Шрифт:
Словно пала некая преграда: комната начала неудержимо наполняться потоком живых цветов. Непонятно, возникали они в воображении, или же Милена просто видела их в комнате. То, что она видела, и то, что представляла, было теперь одним и тем же. Она чувствовала, как поток изливается у нее из головы — будто некий живой вес, порождая, исторгает их наружу. Он медленно разрастался в комнате — калейдоскоп цветов, причем каждый из цветков обладал неповторимой индивидуальностью.
Вот гирлянда липового цвета, где каждое соцветие — словно маленькая звездочка. А вот розовощекие алтеи, которые
Калейдоскоп вращался. Буйство цветов на ветру различалось разом во множестве ракурсов: все раздробленное, фрагментарное — как на полотнах Пикассо — и головокружительным образом стремящееся в сквозную синеву неба, в самую его высь. Но неведомо как ветви и стебли одновременно шли и вниз, как будто небо было земной твердью. Сквозь траву они прорастали в облака, чья влага каким-то образом их питала. Мерно колыхались волны травы — причем если обращать на них внимание, то они придвигались ближе. На свету открывалась каждая клеточка. В каждой из них скрытно шевелилась жизнь — зеленые тельца протеина кочевали из одной внутренней структуры в другую. Драгоценными каменьями высвечивались, попадая под солнечный луч, жуки, тут же чутко застывая в ожидании, когда луч пройдет мимо. Виднелась тоненькая корочка почвы, порождающая мелких, суетливо извивающихся созданий бежевого цвета. А зеленые стебли розового куста поднимались к солнцу, словно лестницы.
Внезапно Милена очутилась в капле росы, в самом фокусе света. Солнечный блик плавал в ней, выхватывая крохотные пылинки кишащей в росинке жизни. В ее выпуклой линзе мир смотрелся вверх ногами. Отражалось там и лицо: человеческое, с влажно-черными глазами. Лицо расплывалось в улыбке и вот-вот собиралось заговорить…
Но тут Милену толкнули. А вся картина, зыбко колыхнувшись, исчезла.
Милена ошарашенно огляделась. Она находилась в небольшой неприбранной комнате с текучими стенами Рифа.
На нее в ожесточенном изумлении таращилась Троун.
— А я и не думала, что ты у нас ученый-садовод! — пропела она с ядовитым сарказмом. Лицо у нее было кислым, во взгляде чувствовалось что-то вроде паники. Грудь Троун поднималась и опадала, а ноздри раздувались от плохо скрываемой ярости.
— Это моеоборудование, — сказала она вкрадчиво тихим голосом, — и не смей его лапать.
Милена, неожиданно оторванная от своих цветов, все еще пребывала в растерянности.
— А… сколько я так пробыла? — спросила она.
— Неважно сколько. Я допустила тебя к своему тончайшему, новейшему оборудованию, а ты обращаешься с ним как… как… — Не находя слов, Троун лишь покачала головой.
«У меня получилось лучше, чем у нее, — поняла Милена. — Боже мой. Она злится потому, что у меня выходит лучше, чем у нее».
— Послушай! — воскликнула она, чтобы как-то сгладить ситуацию. — Если я что-то там повредила, ты уж извини. Я действительно не хотела…
—
«Зачем я это сказала? — спохватилась Милена. — Зачем дала ей повод? И вообще, почему я извиняюсь?»
— Послушай, давай сначала выясним, сломана ли она вообще. Она точноповреждена? Что я могла с ней такое сделать?
— Не знаю! — Троун сердито отерла лицо. — Но ты как-то так резко, напролом поперла, будто со зла или что-то вроде того.
— Я всерьез сомневаюсь, что могла ее повредить. Она разве не для этого специально и предназначена?
— Ты ничего в этом не смыслишь! — воскликнула Троун, склонясь над машиной и бережно, жалеючи ее поглаживая. Поверхность у машины была зеркальная, и в ней отражалось обидчиво-озабоченное лицо Троун. — Слушай внимательно, — сказала Троун с глубоким вдохом, как будто сохранять терпение стоило ей недюжинных усилий. — Это тончайший аппарат, сквозь который ломиться нельзя никоим образом. Фокусировка! Ты слышала хоть что-нибудь о фокусировке? Не знаю, что ты там такое пыталась мне нагородить, но вышла сплошная неразбериха! Какие-то деревья вверх ногами, какие-то всюду цветы. Это что, такой у тебя сад? Сдержанней надо, аккуратней. Больше дисциплины, Милена!
Женщина, еще недавно кичившаяся своей отвязанностью, с боязливым волнением оглядывала машину, откинув назад свою гриву. Вот Троун, покачав головой, ступила в пятачок фокуса и попробовала что-нибудь представить. Комната вокруг фактически не изменилась; все так же дымными волнами клубился свет. Стены, мебель, блеклая пустота — все в них как будто плавилось.
— Вот видишь! Ты, наверно, спалила фокусный лазер! — не сказала, а проскрежетала Троун.
— Да ты просто посмотри на что-нибудь в комнате, — посоветовала Милена. — На что-нибудь реально существующее. И тогда посмотрим, что получится.
Троун обернулась к Милене. Глаза у нее горели.
В этот миг Милен в комнате стало две: одна на месте, другая чуть поодаль. Та, вторая, ничем не отличалась от первой, даже тень неотличимо падала на потертый коврик.
— Да ладно тебе, — сказала Милена примирительно. — Главное, что оборудование цело и невредимо.
— А вот как выглядят в нем люди, — сказала Троун. Внезапно образ Милены оказался стоящим вниз головой. Эта воображаемая фигура была одутловатой; бедра словно перетекли вниз, в лицо. Нелепо свешивался изо рта здоровенный, как у коровы, язык, а выпученные глаза вращались. Стоящая на голове фигура мелко запрыгала по комнате.
— Вот видишь, Милена. Вся суть в том, чтобы помещать образ именно в ту точку, где, как ты считаешь, он в данный момент должен находиться. Это особый опыт, Милена, можно сказать дар, которого ты абсолютно лишена. И очень прискорбно наблюдать, как ты бесцеремонно суешься во все те специфические, лишь специалистам ведомые области, не имея на то совершенно никакого опыта. Как будто бы ты никак, ни на секунду не можешь смириться с тем, что у кого-то что-то получается лучше, чем у тебя.
— Ты говоришь о себе, Троун, — сдержанно заметила Милена.