Детский сад
Шрифт:
На ее глазах сбывалось пророчество. Она смотрела на Майка Стоуна, на его манеру двигаться. Высоченный и худющий, с бедрами, напоминающими вешалку, с веревками мышц, обтягивающими кости туго, как струны пианино. «Кто-то рассказывал, что американцы все такие ухоженные. У этого же такой вид, будто его каждое утро отглаживают утюгом. Просто эталон вежливости и аккуратности». Милена почувствовала, как щеки ей неудержимо распирает улыбка.
Астронавт учтиво протянул ей апельсиновый сок.
— Возблагодарим от души Господа нашего за то, что милостиво дарует он нам, — сказал он, глядя при этом на Милену
— Угу, — единственное, что смогла произнести Милена. Взбалтывая в невесомости руками как ластами, она приняла напиток.
«Бедняга, он, наверное, думает, что я над ним смеюсь. Над ним, над его религией». — Милену в самом деле тянуло рассмеяться, да так, что голова шла кругом. Она даже отвернулась, чтобы не было видно ее лица, и из окна жилого отсека взглянула на проплывающую внизу Землю.
Медленно дрейфующая поверхность планеты была бежевой, в щербинках. Белесые равнины с синеватыми горами; какие-то старческие пигментные пятна, птичьи следы сухих вмятин каньонов. Пузырь сейчас проплывал по орбите над пустыней.
Подумалось о графике сдачи спектаклей, о голограммах, о Троун Маккартни. Но даже это не настраивало на серьезный лад. Больше всего ей сейчас хотелось хохотать — безудержно, над всем подряд. Смех вызывало решительно все. Казалось, самая тяжесть жизни осталась далеко внизу.
— Красиво, не правда ли? — спросил Майк Стоун. Милена повернулась: он, переваливаясь, приближался к ней, эдакий удлиненный пингвин на тонком льду. — Я всякий раз смотрю через это окно и говорю: «Славься, Господи!»
— М-м? — подала голос Милена, так и не решаясь открыть рта.
— Через пять минут мы будем проходить над горой Арарат. Отсюда ясно различимы остатки Ноева ковчега.
— М-м-м! — Дескать, я под впечатлением.
— Конечно же, во времена Потопа Арарат по большей части находился под водой. Нам известно, какова была глубина океана во время потопа: две трети высоты самой высокой горной вершины. Так что, исходя из того, что Эверест у нас в высоту восемь тысяч восемьсот сорок метров, уровень Потопа составлял пять тысяч восемьсот девяносто три метра и тридцать два сантиметра. Что почти вровень с высотой горы Арарат. Мисс Шибуш, вы верите в реинкарнацию?
— М-мм, м-мм. — Милена покачала головой.
— Вот и я тоже нет, — кивнул он, потягивая через соломинку молоко. — Баптисты-милленаристы вроде меня в нее не верят [13] . Но есть у меня одна мысль, которой я бы хотел с вами поделиться. Если только Ной действительно жил, то получается, он наш общий единый предок! И в нашем родовом подсознании хранится его совокупная память. Долгие часы, сидя в этом космическом аппарате, мисс Шибуш, я размышлял и представлял себя Ноем. Случись у нас еще один Потоп, я один мог бы заново заселить Землю, которую Крис воспроизвел бы из памяти.
13
Милленаризм — доктрина о предстоящем наступлении тысячелетнего царства Христа на земле.
—
— Попробую объяснить. Крис — это мой Пузырь. Сокращенно от официального — «Христов Воин Два». Первый умер. Вы не желаете взглянуть на мою черепашку?
Майк Стоун полез в карман своего комбинезона и действительно извлек оттуда живую, болотного цвета черепаху.
— Это Крис для меня ее вырастил! Она у меня чуть ли не с той поры, как я еще под стол пешком ходил. — Астронавт протянул ее Милене. — Он и мой старый армейский нож пытался по моей просьбе вырастить, да вот лезвие оказалось мягковатым.
Чтобы как-то отреагировать, Милене пришлось повернуться к астронавту лицом. С высоты его роста на нее смотрели круглые, по-детски невинные глаза.
«Дитя, — подумала она. — Я разговариваю с ребенком». Сдерживать смех было почти уже невозможно. Щеки и без того были уже втянуты, живот поджат, спина максимально выпрямлена. И как Милена ни сдерживалась, но глаза уже наполнились до краев, и слезы смеха грозили градинами покатиться по щекам.
Майк Стоун затих. Он посмотрел на слезы, а затем себе под ноги. Тронутый до глубины души, он сунул черепаху Милене в руки.
— Как приятно сознавать, — тихо сказал он, — что кто-то тебя понимает.
Черепаха челюстями защемила Милене палец, как прищепкой. Забытое ощущение детства.
И МИЛЕНА ОЧНУЛАСЬ — ребенком, в Англии.
Она проснулась в своей комнате в Детском саду. На подоконнике стоял почерневший свечной огарок, оплывший воском прямо на ее тарелку, оставшуюся от завтрака. Милена ночью читала. Книга, старая и тяжелая, незаметно выскользнула из рук и упала в щель между матрасом и стеной.
Стояло лето, и из-за потрескавшегося оконного переплета с Миленой здоровалось ее дерево.
Оно приветствовало ее каждое утро — высокое-высокое, а ветви нежные и воздушно свисающие вниз, прямо как занавеси, играющие на солнце разноцветными пятнами листвы. Ствол у дерева был рябой; кусочки коры, отпадая, образовывали мозаичный узор. Милена любила это дерево и потому заучила его латинское название — ailanthus altissima.У китайцев оно называлось Древом Небес.
Жара давала о себе знать уже сейчас; в окно, припекая, струились лучи солнца. Сзади пошевелились. Милена обернулась. Ее соседками по комнате были две девочки — Сьюз и Ханна. Обе еще спали; выразительности на лицах было не больше, чем у манной каши. Одна из них, зачмокав, повернулась во сне. Скоро они проснутся. Так не хочется встречаться с ними, даже глазами.
Подправив матрас, Милена как можно тише села. Надоевшая старая комната: оранжевые стены, облупленные старые плинтуса с щербатыми наслоениями краски. Камин, теперь уже без дымохода; черные урны угольных обогревателей.
Милене-ребенку не хотелось шевелиться. Веки у нее были припухшие, в глаза будто насыпали песок. Почти всю ночь напролет она читала. Поначалу, конечно, хотелось упасть в кровать и заснуть, но если б она это сделала, то мешала бы другим носиться из комнаты в комнату. Потому, как своего рода компромисс, она бралась за книгу: пусть себе носятся, лишь бы ее не трогали.