Детство 2
Шрифт:
— Для газет приняли, — Важно сказала близкая к слухам тётя Песя, накладывая нам немножечко перекусить.
— Так боимся, так боимся! — Засмеялся я, а вслед за мной и Фира.
— Не балбесничай, — Тётя Песя упрела руки в бока, — На твоё хи-хи есть большая, средняя и малая политика, придуманная умными людьми! Как там…
Она наморщила лоб, вспоминая, но Фира вылезла поперёд матери, и затараторила:
— Через такое недоверие и опаску репортёры будут ждать любого ици… инцидента, выжимая из него максимум.
— Ну
Засыпал я тяжко, всё переживал за совесть. Вроде и сделал через Косту хорошее дело, а получилось как обычно. Ворочался, ворочался, вспоминал то горничную погибшую, то иных. А потом и заснул.
С утра началось всякое, и не всегда хорошее. Попервой зашевелились солдаты, подтягивая патрули поближе. Но от нас молчок, только показали себя за баррикадами — дескать, бдим, не надейтесь. И тишина… нехорошая такая, от которой отогнали детей и женщин.
Потом пошли парламентёры от Зеленого, наши переговариваться не стали. Покричали только, што боятся солдат, и потому на работы не пойдут. Снова тишина.
Тётя Хая, которая Кац, нервничала и вкусно грызла ногти. Среди женщин в нашем дворе она считается за самую умную, а мужчины все на баррикадах. Даже кто воевать и не хочет, то хоть промелькнуть там надо, показать промеж своих намерение и серьёзность характера. Иначе всё, без уважения. А оно зачем тогда жить, если без нево?
— Хая, — Обратилась к ней одна из тёток, нервно трущая полотенцем давно уже чистые руки и прислушивающаяся к чему-то там вдали, — ну хоть ты давай! Поговори што-нибудь умное!
— Сара! Не нервируй мине! У мине там сына три, муж и потенциальный хахель на смерть мужа! И ещё один почти бывший, с которым когда-то не срослось. Имею право сидеть и грызть ногти!
Я вижу, што она вот-вот вразнос пойдёт на истерику, ну и встал сзаду. Плечи массировать и шею. Откуда-то оттудова помню ещё, из прошлого.
— Да ты шо? — Удивилась она приятно, — Да ты мой хороший! Вот же кому муж достанется! И даже смею думать кому, и немножечко этой кому завидую. Если он посторонней женщине не стесняется делать таки приятное при всех, то шо же он будет вытворять наедине и в спальне!? Да ты делай, делай! Ох!
— Ну всё, всё, — Решительно отстранилась она минут через несколько, — а то совсем хорошо станет, и будет таки немножечко стыдно! Уф… Розочка, а сделай нам кофЭ!
— Никаково кофея! — Решительно воспротивился я поперёк взрослых, — И так все нервничаем, а ещё сердце разгонять!
— Да ты шо? — Снова изумилась тётя Хая, странно оглядывая на меня, — Серьёзно? Ну раз таки у нас нашёлся мужчина, то лично я буду его слушать! Роза! Кофэ мимо! И шо же предложит нам мужчина?
И я таки понимаю, што предложить надо, потому што… потому што вот!
— Маестро, — Киваю Менделю, — сейчас
Он такой раз! И глаза. Пучит. А я киваю — всё верно, давай! Он и сбегал, а потом Рахиль, которая Фирина подруга носатая, флейту вытащила. Так себе оркестрик, но што есть, то и будем есть!
— Как на Дерибасовской, — Завёл я, подмигивая Саньке, и тот выступил вперёд — плясать.
… плясать! И петь! И не думать, што вот прямо сейчас войска могут пойти на штурм, и тогда — всё! И может быть, совсем.
Но плясал. Всех женщин вытаскивал потанцевать, а ещё и учил коленцам некоторым — тем, што попроще, хоть и кажутся сложными. Тётки взрослые хохотали как девчонки, так смешно им было телесами трясти.
Потом неожиданно как-то — раз! И Лебензон стоит, Яков Моисеевич который. С ружьём. С нами в пляс.
— Отошли солдаты! — Орёт, — Отошли!
Солдаты отошли, ну и наши взад. Не все, на пересменку решили. Поели жадно за общим столом во дворе, выпили по чуть-чуть.
— Ещё ничего не кончилось, — Сказал Лебензон негромко, отморщившись после водки, — просто теперь у нас появился шанс.
Девятнадцатая глава
Коста крутанулся вокруг себя, приседая и уходя вбок какими-то ломаными движениями. Раз! И вот он уже чуточку не там, да с револьверами в каждой руке. Глухо зазвучали выстрелы, и от дальней стены начала отлетать каменная крошка.
— Как-то так, — Остановился грек, опуская оружие, — в Македонии научился. На Балканах вечно какой-то шухер, а заговорщиков и революционеров так каждый первый, а многие и не по разу.
— И што, вот так каждой пулей?! — Изумляется Санька, кругля глаза.
— Если бы! — Засмеялся Коста, залихватски крутанув револьверы на пальцах, — Есть и такие мастера, знаю лично, но я ни разу не умелец! Так, поднатаскали по одному случаю.
— А было бы здоровски, — Мечтательно вырывается у меня, и перед глазами всплывают сценки из Дикого Запада, — с одной пули-то!
— У всего своя цена есть, — Улыбается Коста чуточку печально, — хочешь стрелять так, живи оружием! Это уже профессиональным стрелком надо быть. Убийцей. Работать если, то так, штоб руки не утрудить, потому как целкость теряется.
— Ну-ка, — Я решительно подошёл к оружию на столах отобрал себе два велодога.
— Не выйдет сразу, — Предупредил Коста.
— Ето понятно! Я так, принцип ухватить хочу.
— Ну, — Коста потёр подбородок… — ладно, только не заряжай пока. Смотри!
Он снова начал разворачиваться, но уже медленно.
— Видишь? Не просто с прицела ухожу, а непременно под правую руку!
— Агась! — Соглашаюсь, попробовав вести его рукой с револьвером, — С правой руки удобно стрелять в дуельной стойке или прямо, а в раскоряке промеж них упора не будет и глаз хуже ловит.