Детство 2
Шрифт:
— Побег, — начал он всё так же негромко, загибая толстые пальцы, — затем жизнь на Хитровке — могут и предоставить свидетелей дурного поведения. Будто не знаешь, как у нас? На-айдут! Песни, опять же, не всем по нраву. Стачка… м-да. Отпущен за неимением состава преступления, но согласись — увесистая гирька на весы маховика репрессий!
— Ни один нормальный судья не будет связываться с таким делом! — Мария Ивановна поджала губы, — Не нужно талантов Плевако, дабы полностью раскатать в прах все доводы обвинения!
— Если
— О-хо-хо… — Мария Ивановна помрачнела и будто стала ниже ростом, оплыв на стуле.
— Угу, — в тон отозвался супруг, — Одесса! Сходу могу назвать отступление от веры… так?
— Ну… — у меня всё зачесалось под его взглядом, — в церкву мы там не ходили! Среди жидов жили, и как сами жиды. Для конспирации! Да и так… ну… не вспоминали даже…
Голос у меня сделался вовсе уж тихим, и пришло понимание, што — зря. Мог бы и тово, обойти этот момент с конспирацией и непосещением. Потому как кто надо, всё про нас знали, так што… вот я дурень! На ровном месте ведь, а?!
— Да мне-то… — опекун усмехнулся грустно и дотянулся до меня, взъерошив волосы, — а вот попам попробуй! М-да… Отсюда и вероотступничество вырисовывается.
— И это так, — я нервно закусал губы, — навскидку только! Если уж закрутилось всерьёз, то могут и чего ещё приплесть.
— Могут, — опекун засопел и снова отхлебнул заварки, морщась от едкой горечи, — для, так сказать, показательной порки! Для наглядности всему российскому юношеству в твоём лице. С республиканскими настроениями.
Мне ажно поплохело. Если подумать как следует, то я в немилости у полиции и этих… охранителей и ревнителей. Песни, потом стачка. Показал, значица, выбор стороны. Теперь ещё и попы! Эти-то с какого бока?
— Похоже, донос, — сморщился опекун, которому я озвучил свои мысли, — Так бы на него не обратили особого внимания, ну может только в дело подшили. А вовремя! Долгогривые наши всегда в одной связке с полицией работали. Звенья, так сказать, одной цепи!
— Надя, ты… — начала было мать встревоженно.
— Ни полслова! — быстро отозвалась девочка, крепко вцепившись обеими руками в стол, будто её от разговоров утаскивать собрались. В глаза бешеный интерес, сочувствие моему непростому положению и восторг от самонастоящих взрослых разговоров.
— Пусть! — махнул рукой Владимир Алексеевич. Супруга на то вздохнула еле слышно, но спорить не стала. Не при детях.
— Деньги ещё, — мрачно сказал я, — могли и закуситься! Я ж на церкву…
— Церковь, — машинально поправила Мария Ивановна, но тут же махнула рукой — продолжай!
— Церковь, — поправляюсь, — я на на неё ни рублика! В кружку церковную опускал иногда по копеечке
— Могли, — задумчиво согласился опекун, — за деньги они всё могут, а вот без денег… тоже всё, но в совсем ином ключе.
— Так может… а? — тру пальцы, но дядя Гиляй решительно мотает головой, и вижу — закусился!
Ах ты… всем хорош Владимир Алексеевич, но иногда вот так — встанет в позу барана, да глаза кровью дурной наливает. Противная такая скотинка получается! Потом да — бывает, што и извиняется. Но сильно потом, да и не всегда.
Или… ну точно, денег нет! У Гиляровских всё так — несмотря на хозяйственные таланты Марии Ивановны, деньги уходят только так. Пф! И нету.
Владимир Алексеевич хоть и зарабатывает хорошо, но и тратит — ого! А главное — бестолково. То «хорошему человеку» помочь без отдачи, то «на хорошее дело» без счёту. Годами иногда тянут таких вот «хороших людей» и «хорошие дела», и редко с отдачей. Вроде и не бедствуют, но и копеечки про запас нет.
Гонорар получил, даже если и пребольшой и фрр! Разлетелся. Долги закрыть, повседневные расходы, меценатство всякое. Были, и нет.
С опекунством тоже всё не просто. Как я не пытался вносить свою лепту, а шишь! Полный отказ, да ещё и с обидой. А мог бы… мда.
Потупив голову, ковыряюсь ложечкой в розетке с вишнёвым вареньем, да размышляю. Могу ли я сделать какие-то ходы помимо опекуна? По всему выходит, што шиш!
На купечество могу выйти, на Иванов, на жидов, хоть даже и московских, а вот на Церковь — хрена! Через посредничество? Хм… а пожалуй, што и нет! Такая себе идея, потому как лечение может выйти хуже болезни.
В вовсе уж нехорошем случае есть варианты — начиная от общественности, заканчивая… Да хотя бы в Турцию! А? К дяде Фиме Бляйшману! Звал! Туретчина, оно конешно, сильно не Рассея, но ежели прижмёт, то почему бы и не да?!
Приободрился мал-мала, но дядя Гиляй по-своему понял.
— Не журись! — и подмигивает. Я в ответ улыбаюсь, и вполне даже искренне. Но где-то внутри, в самой што ни на есть глубине, приходит понимание — рассчитывать в полной мере можно только на себя. Ну и чуть-чуть — на Саньку с Мишкой.
Потому как даже лучшие — вот так вот. Со своими дурными амбициями через взрослость и лучшее понимание, што и как нужно для меня.
Раз за разом повторяю двойной перевод на манекене, работая исключительно на технику. Финт переводом, укол переводом, назад! И… финт переводом…
Почти медитативное состояние сбивает мальчишка, подбежавший к учителю фехтования. Выслушав его, Тарасов нахмурился и отпустил кивком головы. И… финт переводом… а-атставить!
Заметив подходящего ко мне учителя, опускаю рапиру к ноге.