Детство и юность Катрин Шаррон
Шрифт:
Франсуа и до болезни был мастер на все руки. Никто не мог лучше его починить клетку, вырезать из ствола бузины свисток, соорудить водяную мельницу, которую он устанавливал затем на каком-нибудь ручейке. Долгие часы вынужденной неподвижности сделали из него настоящего умельца. Особенно любил он вырезать разные фигурки из каштанов.
— Смотри, Кати, — говорил юный скульптор, — вот господин Манёф.
И верно, она сразу узнавала хозяина, с его лысым черепом и острыми, словно иголки, глазками.
— А вот мадемуазель Леони.
От
— Принеси-ка мне уголек, — просил Франсуа, — я подрисую мосье Полю черные усики.
Дети расставляли скульптуры на окне кухни и разыгрывали целые сценки с их участием. Мадемуазель Леони доставались в этих представлениях самые незавидные роли.
— Скажи мне, Франсуа, — спросила однажды Катрин, — ты можешь научить меня читать?
Франсуа отложил в сторону альманах, посмотрел внимательно на сестренку, подумал.
— Не знаю, что у меня получится…
Он окликнул мать, возвращавшуюся от колодца с ведром воды.
— Что случилось, Франсинэ?
— Кати хочет научиться читать. Послали бы вы ее в школу! Много девчонок из Ла Ноайли туда ходят. Кати тоже могла бы.
— Тебе так хочется, дочка?
Катрин робко кивнула головой.
— А почему бы и нет, — задумчиво проговорила мать. — Ну что ж, там видно будет.
Она подняла с земли ведро и ушла в дом.
Катрин встала на цыпочки, обхватила руками шею брата и крепко поцеловала его в обе щеки.
Часть вторая. Улицы
Глава 10
Катрин часто слышала разговоры родителей о стихийных бедствиях, которые, по их словам, вечно угрожают жизни и благополучию крестьянина.
Такими бедствиями были: внезапно начавшийся ночью пожар, в огне которого погибает ферма со всеми ее постройками и сложенным в амбарах урожаем; падеж скота, губящий за несколько недель самое лучшее стадо; град, оставляющий после себя лишь соломенную труху на том месте, где ожидали обильную жатву.
Но ни огонь, ни эпидемия, ни град не обрушивались на Мези, а между тем прошло совсем немного времени, и семья Катрин вдруг очутилась в такой ужасающей нищете, в которую ее не сумели бы ввергнуть все три стихийных бедствия, вместе взятые. В одно ясное майское утро Шарронам пришлось расстаться с фермой господина Манёфа и искать пристанища в бедном пригороде Ла Ноайли.
Дети быстро освоились с новой городской жизнью. К тому же им казалось, что жизнь эта не продлится долго и скоро вся семья снова переберется в деревню, на другую ферму.
В тот вечер они смирно сидели вокруг стола и молча смотрели, как мать беспокойно ходит взад и вперед по кухне. Она то снимала с гвоздя кастрюлю, вытирала ее и снова вешала на место, то порывисто выдвигала ящик комода и, помедлив немного, задвигала обратно.
Франсуа, полулежавший на стуле, широко зевнул, и все невольно последовали его примеру. Даже мать, избегавшая смотреть на ребят, тоже не сдержалась. Это была какая-то странная, судорожная зевота, которой не видно было конца. Катрин казалось, будто, кроме беспрерывно раскрывающегося рта, у нее где-то в глубине желудка есть еще один рот, который все зевает и зевает… Они не знали, который час, — старинные стенные часы недавно пришлось продать, — но чувствовалось, что вечер не за горами. Сквозь низкое оконце можно было еще разглядеть над черепичной крышей соседнего дома узкую желтую полоску света, медленно тающую в потемневшем небе.
Снизу, из трактира, занимавшего первый этаж, доносились смутный гул, приглушенные голоса, смех, звяканье стаканов. Захныкала в своей колыбельке Клотильда. Мать склонилась над ней, затем принялась стирать со стола, с лавок, с комода несуществующую пыль.
Наконец ступени деревянной лестницы заскрипели под чьими-то шагами.
— За стол! — крикнул, смеясь, Обен.
Марциал вынул из кармана свой нож, раскрыл его и положил рядом с тарелкой.
Мать подошла к двери, и дети услышали ее принужденно-веселый голос:
— Ах, Жан, я уже начала беспокоиться…
Жан Шаррон поставил свои сабо на площадке, вошел в кухню, и мать закрыла за ним дверь. Он подошел к столу и сел на лавку. Дети молчали. Отец машинально пригладил ладонью усы, потом, как бы отвечая на немой вопрос, светившийся у всех в глазах, сунул руку в карман, вынул пять медных монет и бросил их, одну за другой, на стол. Последняя монета покатилась к краю.
Катрин поймала ее и почтительно вручила отцу.
— Вот! — сказал он.
Никто не проронил ни слова. Гул голосов, доносившийся из трактира, понемногу смолк. В наступившей тишине резко, с каким-то жестоким звоном, щелкнул сложенный Марциалом нож.
— Вот, — повторил отец и добавил: — Что я мог купить на эти гроши?
— Ну конечно, конечно, — тихо отозвалась мать.
Ее необычно мягкий голос удивил Катрин. И внезапно, без всякой причины, девочке неудержимо захотелось плакать. Чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, она принялась усиленно сморкаться.
Мягким, слишком мягким голосом мать продолжала:
— Самое лучшее, дети, если вы пойдете спать…
Франсуа сделал знак Марциалу, и тот помог ему подняться со стула.
Прыгая на одной ноге и опираясь на плечо брата, мальчик добрался до кровати, уселся на нее и стал раздеваться.
— Иди, Кати, иди, моя хорошая, — подтолкнула девочку мать.
Катрин встала с лавки и подошла к отцу, чтобы поцеловать его, как обычно, и пожелать спокойной ночи. Но он, упав грудью на стол, спрятал лицо в ладонях, и его широкая спина вздрагивала неровными толчками.