Детство и юность Катрин Шаррон
Шрифт:
Он сделал знак лакею, тот повернул кресло и быстро покатил его обратно к дому.
— Вы правильно поступили, матушка, — сказал Крестный. Но гнев матери уже угас; она обернулась к отцу и печально проговорила:
— Если бы вы послушали меня тогда, Жан, если бы окликнули жандармов, когда они приезжали в Мези, и рассказали им всю правду, нам не пришлось бы сегодня бросать все и уезжать отсюда… — Она грустно улыбнулась и положила руку на плечо мужа. — Бедный ты мой, — вздохнула она, — ты слишком честный, слишком хороший…
Катрин
— Слыхал? — шепнула она изумленно. — Слыхал?
— Что? — удивился Крестный.
— Мама сказала отцу «ты»!
Глава 12
Крестная Фелиси подыскала и сняла для них эти две каморки под крышей ветхого дома в Ла Ганне, нищем пригороде Ла Ноайли.
— Ничего более приличного не нашла, — словно извиняясь, говорила Фелиси. — Как только заикнешься, что у вас пятеро ребят, все домовладельцы в один голос кричат: «Ни за что!»
— Ну что ж, во всяком случае, это нам по карману, — отвечал отец.
Ла Ганна была узкой, отлого сбегавшей вниз улочкой. Дом, где поселились Шарроны, стоял последним по левой стороне. За ним тянулись пустыри, сады, поля и редкие, чахлые рощицы. Но Катрин считала, что на деревню это совсем не похоже, потому что красно-белая мощеная дорога, отходившая от проселка, вела к знаменитой фарфоровой фабрике Ла Рейни. В дни, когда дул западный ветер, дым фабричных труб долетал до Ла Ганны, окрашивая фасады домов в унылый грязно-серый цвет.
Утром и вечером рабочие фарфоровой фабрики шумной толпой спускались и поднимались по улице Ла Ганны. Поначалу Катрин принимала их за пекарей — из-за белых рабочих блуз, — а саму фарфоровую фабрику, о которой отец и братья говорили с таким уважением, представляла в виде длинного ряда огромных хлебных печей, выпускающих тысячи булок, баранок и караваев.
Франсуа пытался вывести сестру из заблуждения и объяснить ей, что такое фарфор. Но она плохо понимала его объяснения, потому что никогда не видела фарфоровой посуды, вплоть до того вечера, когда какой-то старик рабочий, собиравшийся заглянуть в кабачок Лоранов, окликнул ее и, вынув из кармана блузы крошечную полупрозрачную белую чашечку, посмотрел сквозь нее на заходящее солнце.
— Эй, малышка, взгляни-ка на эту чашку, правда, хороша? Это я ее сделал. Да, я!
Катрин сначала не поверила, что большие, узловатые и загрубевшие руки старика способны создать такую хрупкую вещичку, похожую на окаменевший венчик цветка.
— Возьми, — продолжал старик, — я дарю ее тебе.
Катрин опрометью кинулась в дом, прижимая к груди обретенное сокровище, и первым делом показала чашку Франсуа.
— Неужели можно сделать руками такую малюсенькую, такую тоненькую штучку? Небось ты не смог бы, верно?
Франсуа нахмурил брови.
— Если я поступлю на фабрику, научусь, вот увидишь!
И он рассказал ей, что в давние времена, когда
— Какое чудное слово!
— Да, — продолжал Франсуа. — Это китайское слово, и пришло оно к нам из Китая. Эта страна находится по ту сторону земли, прямо у нас под ногами, и все ее жители — их зовут китайцами — желтые.
— У господина кюре из церкви святого Лу совсем желтое лицо. Он что, тоже китаец?
— Нет, говорят, он болен: не то желудок, не то печень, — оттого и желтый.
— Как ты назвал ее, эту глину?
— Ка-о-лин. Это значит белая глина. Нам говорили об этом в школе, и я читал потом в альманахе. Так вот: знаменитый ученый сказал еще, что из каолина можно делать фарфор не хуже китайского. А в те времена одни только китайцы умели делать фарфор и потому были очень богатыми и могущественными.
И тогда король приказал построить в Ла Ноайли фарфоровую фабрику…
— О, значит, он будет проезжать и по нашей улице, когда приедет к Ла Рейни?
— Кто?
— Король.
— До чего ж девчонки дуры! Сколько раз тебе сказано, что королей больше нет.
— Жалко, — вздохнула Катрин.
Она умолкла, задумчивая и опечаленная, но ненадолго: новый вопрос так и вертелся у нее на языке. Однако она не решалась задать его брату, который, конечно же, снова будет насмехаться над ней. Но мысль эта так взбудоражила девочку, что в конце концов она не удержалась:
— Франсуа!
— Ну, что тебе?
— Скажи мне, Франсуа…
— Что сказать?
— Обещай только сначала, что не будешь смеяться…
— Ну еще чего!
— Обещай!
— Отвяжись!
Катрин снова замолчала, надув губы, потом встала и подошла к окну.
Через минуту он окликнул ее:
— Кати!
Она не ответила. Франсуа настаивал:
— Ну скажи: что ты хотела у меня спросить?
Не оборачиваясь, она пристально смотрела в окно.
— Я не буду смеяться, слышишь, не буду.
Катрин медленно повернулась, отошла от окна и посмотрела на Франсуа.
— Эта глина, этот, как его… ко… ка…
— Каолин.
— Ну да, каолин. Раз его нашли здесь, около Ла Ноайли, и в Китае, по ту сторону земли, то если вырыть где-нибудь в поле большую и глубокую, очень глубокую яму в этом каолине, можно прорыть в земле дырку насквозь и выйти на той стороне, в Китае, у какой-нибудь горы…
Франсуа в раздумье почесывал нос. Катрин боязливо покосилась на него: вот сейчас он отпустит какое-нибудь насмешливое словечко по ее адресу. Но брат и не думал смеяться; он глядел на нее серьезно и задумчиво.