Детство и юность Катрин Шаррон
Шрифт:
Случайная поездка в карьеры Марлак внезапно нарушила привычное течение дней. Коротенькая поездка, еще раз круто изменившая жизнь Катрин и ее друзей.
Карьеры Марлак, расположенные на расстоянии более одного лье от Ла Ноайли, снабжали каолином все лиможские фарфоровые фабрики. Разрабатывать их начали еще в те времена, когда прапрадед Эмильенны построил близ Ла Ноайли Королевскую фабрику. С тех пор каждую неделю с фабрики отправлялся к карьерам обоз, который возвращался к вечеру обратно, груженный драгоценной белой глиной.
— Эй, ребятишки, не хотите ли немного проветриться? — спросил как-то
Катрин и Орельен переглянулись и промолчали, нетерпеливо ожидая, чтобы старик объяснил им суть дела.
— Завтра можете отправиться в Марлак с возчиком, который поведет туда обоз. Это мой друг. А хозяину я скажу, что мне надо было послать вас туда; он не станет допытываться, зачем да почему. Ты, Орельен, сможешь повидаться там с сестрой, а для Кати это будет небольшим отдыхом… Она в последнее время стала что-то бледненькой, и такая поездка ее освежит.
Обоз выехал из ворот фабрики ранним утром. Был серенький ноябрьский день. Возчик оказался изрядным болтуном. Всю дорогу он, не закрывая рта, повторял без конца одно и то же:
— Уж это такой человек, такой человек дядюшка Батист! Все, что бы он меня ни попросил, я сделаю от чистого сердца! Он спрашивает, не найдется ли у меня местечка для вас, и я отвечаю: «Ну конечно, я возьму их с собой, этих сорванцов!»
«Сорванцов»! Орельен и Катрин, оскорбленные, хранили молчание. Оба серых першерона, запряженные в повозку, медленно тянули ее по накатанной дороге. «Твоей сестре приходится делать ежедневно порядочный конец», шепнула Катрин Орельену. Она представила себе, как Жюли, задолго до рассвета, шагает одна по этой бесконечной дороге; как холод обжигает ей щеки, а кругом все тонет в сером густом тумане, сквозь который пробираешься с замирающим от страха сердцем, как сквозь лесную чащу. А вечерами, в зимние месяцы, приходится возвращаться домой опять-таки в темноте.
— В первые дни Жюли каждый вечер плакала, говорила, что не пойдет больше в Марлак, что работа там слишком тяжелая, но патер, бывало, влепит ей парочку затрещин, и на следующее утро она отправляется снова.
— Наверно, у вас было не очень-то весело в эти дни?
— Что вы тут рассуждаете, ребятишки? У нас не весело? Это потому, что сейчас осень и погода скверная. А ехали бы вы по этой дороге весной, не говорили бы так; кругом все зелено, все цветет, пичужки распевают во всю глотку. Красивые тут места, ничего не скажешь! А сейчас вы увидите карьеры — это замечательное место. Говорят, будто другого такого на всем белом свете не сыщешь.
Однако, добравшись до цели, Катрин и Орельен были жестоко разочарованы.
«Замечательное место» оказалось всего-навсего рядом глубоких выемок в каолине, похожих на гигантские воронки. Они спросили у возчика, где им найти Жюли Лартиг, но тот лишь указал широким жестом в сторону воронок. Длинные вереницы мальчиков, девочек и женщин поднимались из глубины этих воронок. На их плотно закутанных платками головах высились большие корзины, заполненные кусками белой глины. Каждый носильщик шел на расстоянии нескольких шагов от другого, держа голову очень прямо и подпирая одной рукой корзину, чтобы удержать ее в равновесии. В то время как нескончаемая цепочка людей поднималась на поверхность, другая спускалась вниз. В этих
Орельен и Катрин долго ходили в молчании от одной воронки к другой, от одной цепочки людей к следующей, надеясь обнаружить среди них Жюли.
Напрасный труд! Носильщики были покрыты с головы до ног каолиновой пылью; их лица, руки, волосы, одежда были одинакового грязно-белого цвета. В конце концов Катрин решилась спросить о Жюли у одной из девушек.
— Как вы сказали? — переспросила та. — Кого вы хотите видеть?
Девушке нельзя было ни на секунду остановиться, и, чтобы услышать ее ответ, Катрин пришлось идти рядом.
— Жюли Лартиг? — повторила девушка. — Постойте-ка, кажется, она работает вон в том карьере.
Орельен и Катрин поблагодарили девушку и побежали к указанному карьеру.
Девушка оказалась права: через некоторое время они увидели Жюли, такую же серую от пыли, как и все другие мальчики и девочки, тащившие на головах тяжелые корзины. Заметив Катрин и Орельена, Жюли улыбнулась и, не поворачивая головы, чтобы сохранить равновесие, помахала им свободной рукой.
— Идите к сараю, к сортировщицам, — крикнула она, — я попробую на минутку задержаться!
Катрин побоялась, как бы Жюли не влетело из-за них, и уговорила подругу не рисковать: лучше они пойдут рядом с ней. Так и сделали. Они даже спустились вниз до половины карьера, но дальше идти не осмелились и вернулись на поверхность, сказав Жюли, что встретятся с ней в полдень, во время перерыва на обед. Этот обед они съели втроем, сидя на бревнах позади сарая, — скудный обед из хлеба, кусочка козьего сыра, яблока и нескольких орехов. Хлеб и сыр Жюли ежедневно приносила из дома в котомке, перекинутой через плечо. Яблоки и орехи преподнес девочкам Орельен.
— Мы хоть можем поесть в полдень горячей похлебки, — заметила Катрин. По крайней мере, согреешься…
— Э! Самое противное здесь — это пыль… Она липнет ко всему: к коже, к ресницам, к волосам…
Жюли развязала платок, плотно окутывавший ее голову, вынула из прически шпильки и тряхнула рассыпавшимися волосами.
— Видишь, Кати, волосы у меня совсем серые, словно я седая.
Она вытягивала шею, вертела головой, наклоняла ее во все стороны, растирала шею кончиками пальцев.
— Уф! Сразу стало легче. Знаешь, к полудню и к концу работы у меня такое чувство, будто голова ушла в плечи по самые уши.
Сгибая и разгибая занемевшие и покрасневшие от холода пальцы, Жюли продолжала:
— Руки вот тоже… Они все время подняты над головой, чтобы удержать корзину в равновесии. К вечеру их совсем перестаешь чувствовать, особенно зимой.
Жюли говорила об этом с равнодушным видом, как о вещах незначащих, вроде погоды. Кстати, о погоде она тоже упомянула: летом, в жаркие дни, солнце нещадно палит лица и руки, а осенью дождь льет с утра до вечера, глина становится скользкой, и очень трудно идти по ней с корзиной на голове.