Детство Иисуса
Шрифт:
Он скучает по мальчику. Проснуться завтра утром, имея впереди пустые выходные, – все равно что пробудиться после хирургической операции и обнаружить, что ему удалили конечность – конечность, а может, даже сердце. Весь день он слоняется по округе, убивая время. Бродит по пустому порту; блуждает туда-сюда через парковую зону, где орды детей бросают мячи или бегают за воздушными змеями.
Он все еще живо помнит ощущение потной мальчишеской ладошки. Любил ли его мальчик, он не знает, но точно нуждался в нем, доверял ему. Место ребенка – с матерью, он и на миг не усомнился бы в этом. Но если мать
Как-то проходит день. Он размышляет, не зайти ли к Элене, потом в последнюю минуту передумывает – не сможет вынести ожидающий его там допрос. Он не ел – нет аппетита. Он устраивается на постели из мешков, ему неймется, он ворочается.
Поутру, с рассветом, он уже на автостанции. До первого автобуса – час. С конечной остановки он идет по тропе в гору, до «Ла Резиденсии», к теннисному корту. На корте никого. Он устраивается ждать.
В десять утра второй брат – тот, которому он не имел удовольствия быть представленным, – приходит на корт и принимается натягивать сетку. Он не обращает внимания на постороннего, что сидит на самом виду менее чем в тридцати шагах.
Мальчик замечает его сразу. С заплетающимися ногами (бегун из него неуклюжий) он бросается через корт.
– Симон! Мы будем играть в теннис! – кричит он. – Хочешь тоже поиграть?
Он трогает пальчики ребенка сквозь сетку.
– Теннисист из меня так себе, – говорит он. – Я лучше посмотрю. Тебе все нравится? Тебя хорошо кормят?
Мальчик энергично кивает.
– Я пил чай на завтрак. Инес говорит, что я уже большой и могу пить чай. – Он оборачивается и кричит: – Я же могу пить чай, правда, Инес? – и тут же, не умолкая, продолжает взахлеб: – И я дал Боливару еду, и Инес сказала, что мы можем погулять с Боливаром после игры.
– Боливар – овчарка? Пожалуйста, будь осторожен с Боливаром. Не дразни его.
– Овчарки – лучшие собаки. Когда они ловят вора, они его ни за что не отпускают. Хочешь посмотреть, как я играю в теннис? Я пока не очень хорошо умею, мне надо тренироваться. – Он разворачивается волчком и бросается туда, где Инес что-то обсуждает с братьями. – Давайте тренироваться!
Его одели в короткие белые шортики. В них и в белой рубашке он теперь весь в белом – кроме голубых туфель с ремешками. Но теннисная ракетка, которую ему выдали, слишком велика: он даже двумя руками едва может ею взмахнуть.
Овчарка Боливар трусит через корт и устраивается в тени. Боливар – самец, с могучими плечами и черным воротником. Внешне мало чем отличается от волка.
– Иди сюда, парень! – кричит Диего. Он встает у мальчика за спиной, берется за ракетку поверх рук мальчика. Другой брат посылает мяч. Они замахиваются вместе – и точно попадают по мячу. Брат кидает следующий.
– Его нечему учить, – кричит он сестре. – У него дар от природы.
Брат кидает третий мяч. Мальчик машет тяжелой ракеткой и промахивается, едва не упав от усилия.
– Поиграйте вдвоем, – кричит Инес братьям. – А мы с Давидом покидаем мячики.
С уверенной легкостью братья гоняют мяч туда-сюда через сетку, а Инес с мальчиком исчезают за маленькой деревянной беседкой. На него, el viejo, безмолвного наблюдателя, попросту не обращают внимания. Яснее не скажешь, насколько ему не рады.
Глава 12
Он поклялся держать свои горести при себе, но когда Альваро во второй раз спрашивает, что сталось с мальчиком («Я скучаю по нему – все мы скучаем»), история выплескивается наружу целиком.
– Мы отправились искать его мать и – вообрази! – нашли ее, – говорит он. – Теперь они воссоединились и очень счастливы вместе. К сожалению, Инес видит себе его жизнь так, что в ней нет места досугам в порту с мужчинами. В ней есть место красивой одежде, хорошим манерам и регулярному питанию. Что разумно, думаю.
Конечно, это разумно. Какое у него право жаловаться?
– Должно быть, это для тебя удар, – говорит Альваро. – Малец – особенный. Всем это видно. И вы с ними были близки.
– Да, были. Но меня с ним не разлучают. Просто мать чувствует, что им проще восстановить связь, если я пока побуду в сторонке. Что, опять же, вполне разумно.
– Само собой, – говорит Альваро. – Но это не принимает в расчет настоянья сердца, верно?
Настоянья сердца: кто бы мог подумать, что Альваро способен такое сказать? Человек сильный и правдивый. Товарищ. Почему бы честно не излить Альваро душу? Но нет.
– Я не имею права ничего требовать, – слышит он себя. Лицемер! – Кроме того, права ребенка всегда превыше прав взрослых. Разве это не законодательная норма? Права ребенка – вестника будущего.
Альваро оделяет его скептическим взглядом.
– Никогда не слыхал про такую норму.
– Тогда закон природы. Своя рубашка ближе к телу. Место дитя – с матерью. В особенности малого дитя. По сравнению с этим мои притязания – слишком общие, очень искусственные.
– Ты его любишь. А он любит тебя. Это не искусственное. Закон этот – вот что искусственное. Он должен быть с тобой. Ты ему нужен.
– Хорошо ты говоришь, Альваро, но вправду ли я ему нужен? Может, правда в том, что это он нужен мне. Может, я опираюсь на него больше, чем он на меня. Кто знает, как мы выбираем, кого любить? Это все – великая тайна.
В тот вечер его навещает неожиданный гость: юный Фидель приезжает в порт на велосипеде, при нем – записка от руки: «Мы тебя ждали. Надеюсь, ничего такого не стряслось. Хочешь прийти сегодня на ужин? Элена».
– Передай матери: «Спасибо, буду», – говорит он Фиделю.
– Вы здесь работаете? – спрашивает Фидель.
– Да. Помогаю выгружать и загружать суда вроде этого. Прости, что не могу взять тебя на борт, – это немного опасно. Вот подрастешь, тогда может быть.