Детство Иисуса
Шрифт:
Но у него нет этой уверенности. То, что его угнетает, не пройдет – так ему кажется.
– Как бы то ни было, – говорит Альваро, – если случайно поскользнешься и упадешь, ты не утонешь. Кто-нибудь тебя спасет. Я спасу. Зачем еще человеку товарищи?
– Ты спрыгнешь и спасешь меня?
– Если потребуется. Или веревку тебе брошу.
– Да, веревка-то целесообразней будет.
Альваро не обращает внимания на ехидство этого замечания – или, может, не улавливает.
– Практичнее, – говорит он.
– Мы всегда выгружаем одно
– Пшеницу и рожь, – отвечает Альваро.
– И это все, что мы импортируем через порт, – зерно?
– Зависит от того, что ты понимаешь под мы. Второй причал – грузы зерна. Работай ты на Седьмом причале, разгружал бы смешанные грузы. На Девятом – сталь и цемент. Ты не гулял по порту? Не изучал?
– Изучал. Но другие причалы постоянно пустуют. Как и сейчас.
– Ну, это разумно, правда? Тебе же не нужен каждый день новый велосипед. Новая обувь каждый день не нужна, новая одежда. А вот питаться необходимо каждый день. Вот нам и надо много зерна.
– И поэтому, если я переведусь на Седьмой или Девятый причал, мне будет легче. Я целыми неделями смогу отдыхать.
– Так точно. Если б ты работал на Седьмом или Девятом, тебе было бы легче. Но тогда у тебя была бы неполная ставка. Так что в итоге на Втором лучше.
– Ясно. Так что все к лучшему в итоге, что я здесь, на этом причале, в этом порту, в этом городе, в этом краю. Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров.
Альваро хмурится.
– Это не возможный мир, – говорит он, – а единственный. Лучший он в таком случае или нет, решать не тебе и не мне.
Ему на ум приходит несколько разных ответов, но он воздерживается их произносить. Может, в этом мире, который единственный, благоразумнее оставить иронию в прошлом.
Глава 6
Как и обещал, Альваро берется учить мальчика шахматам. Когда работы немного, видно, как они увлеченно играют в теньке, склоняясь над карманным набором шахмат.
– Он меня только что обыграл, – отчитывается Альваро. – Всего две недели – и он уже лучше меня.
Эухенио, главный книгочей среди грузчиков, бросает мальчику вызов.
– Сыграем на скорость, – говорит он. – У каждого по пять секунд на ход. Раз-два-три-четыре-пять.
Взятые в кольцо зрителей, они играют на скорость. В считаные минуты мальчик загоняет Эухенио в угол. Эухенио толкает своего короля, и тот валится на бок.
– Теперь дважды подумаю, прежде чем с тобой играть, – говорит он. – В тебе настоящий дьявол.
Вечером в автобусе по дороге домой он пытается обсудить игру и странное замечание Эухенио, но мальчик неразговорчив.
– Хочешь, куплю тебе шахматы? – предлагает он. – Сможешь упражняться дома.
Мальчик качает головой.
– Я не хочу упражняться. Мне не нравятся шахматы.
– Но у тебя же так хорошо получается.
Мальчик пожимает
– Если кто-то благословлен талантом, не прятать этот талант – долг, – настаивает он упрямо.
– Почему?
– Почему? Потому что мир делается лучше, мне кажется, если все мы в чем-то преуспеваем.
Мальчик угрюмо смотрит в окно.
– Ты огорчился из-за того, что сказал Эухенио? Не стоит. Он не взаправду.
– Я не огорчился. Просто не люблю шахматы.
– Ну, Альваро огорчится.
На следующий день в порту появляется чужак. Он мал и сухопар, кожа выжжена до темно-каштанового оттенка, глаза глубоко посажены, нос крючком, как клюв у ястреба. На нем линялые джинсы, запачканные машинным маслом, исцарапанные кожаные ботинки.
Он извлекает из нагрудного кармана бумажку, вручает ее Альваро, а затем, не проронив ни слова, стоит и пялится вдаль.
– Так, – говорит Альваро. – Мы разгружаемся сегодня до вечера и почти весь день завтра. Если готов – подключайся.
Из того же нагрудного кармана незнакомец достает пачку сигарет. Не предложив никому, прикуривает и глубоко затягивается.
– Не забывай, – говорит Альваро, – в трюме – не курить.
Человек никак не обозначает, что услышал. Спокойно озирается по сторонам. Дым от сигареты поднимается в неподвижный воздух.
Альваро сообщает нам всем его имя – Дага. Никто не зовет его никак иначе – ни «новым человеком», ни «новым парнем».
Несмотря на свою щуплость, Дага силен. Он и на миллиметр не кренится, когда ему на плечи опускают первый мешок, поднимается по лестнице быстро и уверенно, легким шагом преодолевает трап и забрасывает мешок в телегу без всякого видимого усилия. Но затем уходит в тень сарая, присаживается на корточки и прикуривает еще одну сигарету.
Альваро шагает к нему.
– Никаких перекуров, Дага, – говорит он. – Берись за дело.
– Какая тут норма? – говорит Дага.
– Нету нормы. Нам всем платят подневно.
– Пятьдесят мешков в день, – говорит Дага.
– Мы носим больше.
– Сколько?
– Больше пятидесяти. Нормы нет. Каждый несет, сколько может.
– Пятьдесят. Не больше.
– Вставай. Хочешь курить – жди перерыва.
Обстановка накаляется в полдень пятницы, при расчете. Когда Дага подходит к доске, служащей столом, Альваро склоняется к казначею и шепчет что-то ему на ухо. Казначей кивает. Выкладывает деньги Даги на доску перед собой.
– Что это? – говорит Дага.
– Твоя плата за отработанные дни, – говорит Альваро.
Дага подбирает монеты и быстро, презрительно швыряет их казначею в лицо.
– Это за что? – говорит Альваро.
– Крысиная плата.
– Такова ставка. Столько ты заработал. Столько мы все зарабатываем. Хочешь сказать, мы все крысы?
Люди толпятся рядом. Казначей украдкой складывает бумаги и закрывает крышку денежного ящика.
Он, Симон, чувствует, как мальчик вцепляется ему в ногу.