Детство Иисуса
Шрифт:
– И куда вы собираетесь ехать?
– Откуда я знаю? Куда-нибудь подальше от этих людей и их преследований.
– Вы правда собираетесь позволить шайке школьных начальников выгнать вас из города, Инес? Как вы жить будете – вы, Диего и ребенок?
– Не знаю. Как цыгане, видимо. Лучше бы помогли, а не возражали, а?
– Что такое «цыгане»? – встревает мальчик.
– «Жить как цыгане» – это так говорят, – отвечает он. – Мы с тобой были вроде цыган, когда жили в лагере в Бельстаре. «Быть как цыган» означает, что у тебя толком нет дома, места, где голову преклонить.
– А мне придется ходить в школу?
– Нет. Цыганские дети не ходят в школу.
– Тогда я хочу быть цыганом – с Инес и Диего.
Он обращается к Инес:
– Лучше бы вы это все обсудили со мной. Вы и впрямь собираетесь ночевать под забором и питаться ягодами, скрываясь от закона?
– Вам-то что, – отвечает Инес ледяным тоном. – Вам наплевать, что Давид окажется в исправдоме. А мне нет.
– Пунто-Аренас – не исправдом.
– Это отстойник для правонарушителей – для правонарушителей и сирот. Мой ребенок туда не поедет ни за что и никогда.
– Я с вами согласен. Давид не заслуживает отправки в Пунто-Аренас. Не потому, что это отстойник, а потому, что он слишком юн, чтобы жить отдельно от родителей.
– Тогда почему вы не воспротивились тем судьям? Почему кланялись, расшаркивались и все повторяли «Si se~nor, si se~nor»? Вы не верите в мальчика?
– Конечно, я в него верю. Я верю, что он исключительный и заслуживает исключительного обращения. Но за этими людьми – закон, а мы не в том положении, чтобы спорить с законом.
– Даже если закон скверный?
– Дело не в том, хорош закон или нет, Инес, а в том, что это власть. Если вы убежите, они пошлют за вами полицию, и полиция вас поймает. Вас лишат родительских прав и ребенка заберут. Его отправят в Пунто-Аренас, а вам останется биться за свое же родительское право.
– Они никогда не отберут у меня ребенка. Я умру раньше. – Грудь ее вздымается. – Почему вы не помогаете мне, а все время за них заступаетесь?
Он тянется к ней, чтобы успокоить, но она отталкивает его, падает на кровать.
– Оставьте меня в покое! Не трогайте меня! Вы не верите в ребенка. Вам неведомо, что такое верить.
Мальчик склоняется над ней, гладит по волосам. На губах у него улыбка.
– Тш-ш, – говорит он, – тш-ш. – Ложится рядом, сует большой палец в рот, взгляд стекленеет, взгляд отсутствующий; через несколько минут он засыпает.
Глава 27
Альваро сзывает грузчиков.
– Друзья, – говорит он, – нам нужно кое-что обсудить. Как вы помните, наш товарищ Симон предложил нам перестать разгружать вручную и воспользоваться механическим краном.
Люди кивают. Кто-то поглядывает на него. Эухенио улыбается ему.
– Ну и вот, сегодня у меня для вас новость. Товарищ из Отдела дорожного строительства сообщает, что у них на складе есть кран, он уже много месяцев простаивает. Если мы хотим его попробовать, говорит он, можем взять… Как поступим, друзья? Примем предложение? Проверим, изменит ли кран нашу жизнь, как утверждает Симон? Кто хочет сказать? Симон, ты?
Он совершенно ошарашен.
– А я что? – говорит он. – Я уже все сказал.
– Кто еще? – спрашивает Альваро.
Эухенио подает голос.
– Я скажу. Нам стоит попробовать кран. На плечах у нашего друга Симона толковая голова. Кто знает, может, он прав. Может, нам и правда стоит двигаться в ногу со временем. Никогда не узнаем наверняка, если не попробуем.
Слышен рокот одобрения.
– Что ж, попробуем кран? – говорит Альваро. – Сказать нашему товарищу из Отдела дорожного строительства, чтоб подогнал его?
– Я за! – говорит Эухенио и вскидывает руку.
– Я за! – говорят грузчики хором, поднимая руки. Даже он, Симон, поднимает руку. Принято единогласно.
Кран прибывает наутро в кузове грузовика. Когда-то он был выкрашен в белый, но краска облупилась, а металл проржавел. Похоже, кран долго простоял на улице под дождем. И он меньше, чем ожидалось. Он ездит по лязгающим рельсам, водитель сидит в кабине над рельсами и управляет ручками, которые вращают стрелу и задействуют лебедку.
Почти час они снимают машину с грузовика. Друг Альваро из Отдела дорожного строительства торопится уехать.
– Кто будет управлять краном? – спрашивает он. – Я быстро научу его, что куда, и мне пора ехать.
– Эухенио! – зовет Альваро. – Ты высказывался за кран. Хочешь управлять им?
Эухенио озирается по сторонам.
– Если больше никто не хочет, буду я.
– Хорошо! Тогда будешь ты.
Эухенио и впрямь быстро учится. Вот он уже катается туда-сюда по пристани и вращает стрелой, на конце которой весело болтается крюк.
– Чему смог – научил, – говорит крановщик Альваро. – Пусть первые несколько дней работает осторожно, и все у него получится.
Стрелы крана хватает, чтобы дотянуться только до палубы судна. Грузчики вытаскивают мешки из трюма, как и прежде, но теперь им не нужно спускать их по трапу: они сваливают их на брезентовую растяжку. Когда растяжка наполняется в первый раз, они кричат Эухенио. Крюк подцепляет растяжку, стальной трос напрягается, растяжка поднимается над леерами – и вот уж Эухенио лихо тащит груз по широкой дуге. Работники ликуют, но их ликование сменяется тревожными криками: тюк бьется о пристань и начинает неуправляемо крутиться и раскачиваться. Грузчики разбегаются – все, кроме него, Симона, который либо слишком задумался и не видит, что происходит, либо замешкался. Краем глаза он замечает, как Эухенио глядит на него из кабины, губы шевелятся, но Симон не слышит. И тут мотающийся груз бьет его в грудь и сшибает с ног. Он налетает на стойку, спотыкается о канат и падает в зазор между причалом и стальным бортом. На миг он застревает, стиснутый так, что больно дышать. Он отчетливо понимает: если судно сдвинется хоть на дюйм, его раздавит, как насекомое. Но тут давление ослабевает, и он падает ногами в воду.