Детство Понтия Пилата. Трудный вторник

Вяземский Юрий Павлович

Варвары не нападали на нас, но с двух сторон сопровождали нашу колонну, то и дело сгущаясь и рассеиваясь средь деревьев, как призраки, как тени умерших.

(2) К вечеру мы прибыли и вступили в то, что отныне принято называть Тевтобургским лесом.

XXIII. Битва в Лесу, случившаяся в восьмой день до октябрьских календ, подробнее других описана нашими историками. Однако тут мне придется еще больше уточнять и дополнять. Сам посуди:

Пишут – «лес».

Но никто из нас не знал, что это место называется лесом.

Ибо не было никакого леса. Было громадное поле, кое-где покрытое редким кустарником, и поле это являло собой как бы арену амфитеатра, с четырех сторон окруженную высокими холмами, густо покрытыми лесом. С востока в амфитеатр вел узкий проход, а на западе виднелся еще один проход, значительно шире восточного, и там, как потом выяснилось, было маленькое заболоченное озерцо, из которого берет начало река Гунта, впадающая в Амизию.

Рассказывали потом, что в Риме Арминию особенно приглянулись амфитеатры, в которых сражались галльские и германские гладиаторы. И нечто подобное он уже тогда решил приготовить для римлян. Тем более что на двух холмах были священные рощи германцев, а возле западного озерца – алтарь и жертвенник одного из главных херускских богов.

(2) Пишут – «тут погибли три римских легиона».

Но я уже вспоминал, и мы знаем, что у Вара остался только один легион: восемь полных когорт Семнадцатого и две когорты от бывшего Восемнадцатого, в которых, к тому же, накануне погибли два примипила. Вспомогательных легковооруженных, считай, вовсе не было. Из конников оставались четыреста батавов, две турмы убиев и одна турма Марка Пилата, которая, правда, стоила целой алы варваров.

(3) Пишут – «в Тевтобургском лесу Вар потерял трех легионных орлов».

Тоже неправда. Потому что накануне Публий Кальвизий сдался бруктерам с орлом Восемнадцатого, а орла Девятнадцатого, хранившегося среди сокровищ главнокомандующего (самого легиона ведь больше не существовало), – этого орла похитили марсы, когда грабили обоз. Так что остался и шел с нами всего один орел – гордый римский орел Семнадцатого Друзова Великолепного легиона.

(4) Пишут – «войдя в лес, римляне стали сооружать лагерь, германцы же им мешали частыми нападениями с разных сторон».

А я тебе скажу, дорогой Луций: ни вечером, ни ночью, ни даже на рассвете никто нас не атаковал. Но лагерь был построен лишь наполовину. Потому что нечем было вырезать дерн, нечем копать и не на чем носить землю. И колья для лагерной стены в большинстве своем были утрачены. А в надвигавшейся темноте подниматься на холмы, чтобы нарубить новые и свежие, никто, понятное дело, не отважился.

Не было почти и палаток для командиров. И сам главнокомандующий, Публий Квинтилий Вар, раненный в ногу и страдавший от охватившей его лихорадки, ночевал в палатке командира батавов, а не в собственном роскошном шатре, накануне похищенном из обоза.

XXIV. О турме Марка Пилата никто из историков, конечно, не пишет. И потому, с твоего позволения, Луций, вспомню и кратко расскажу о своем отце и его доблестных воинах.

Перед тем как лечь спать, отец рассказал трем декурионам, Гаю Калену, Квинту Галлонию, Тую-галлекийцу, а также пригласил к командирскому костру Марцелла и Колафа, –

этим самым отважным и доверенным конникам отец рассказал историю, которая описана у Тита Ливия: про то, как кто-то из иберийцев убил Гасдрубала, а затем дал себя схватить пунийцам.

«И после убийства, когда на него набросились, – говорил отец, – и когда на пытке стали разрывать на части его тело, этот ибериец радостно улыбался, как будто избежал величайшей опасности. Радость превозмогала в нем боль, и он сохранял такое выражение лица, что казалось, будто он смеется… Я вот что хочу сказать, друзья мои, – продолжал Марк Пилат, – завтра все мы должны улыбаться. И конникам, и молодчикам, и конюхам покажите свои радостные улыбки. Мы ведь не только испанцы, не только родились и выросли в прекрасной и радостной стране. Мы – римские воины! Лучшие из них, потому что мы конники! Бессмертны мы, пока на лицах у нас светится улыбка, которая сродни солнцу римского величия и римской непобедимости!»

Восторженно произнеся это, отец усмехнулся и заключил:

«Командир должен что-то сказать перед боем. Вот я и сказал. И, по-моему, сказано неплохо. Коротко и вдохновенно… А сейчас спать. И спать крепко. Завтра тяжелая предстоит работа».

Ушел к телеге, обнял Лусену, потрепал меня по голове, лег на подстилке возле заднего колеса и тотчас заснул.

XXV. А утром с первыми лучами солнца все увидели, что мы с четырех сторон окружены германцами. На восточном холме густо чернели полчища хаттов, северный гребень был усыпан толпами бруктеров, южный – ордами марсов. А с запада, возле озерца, выстроилась херускская конница Арминия, намного более многочисленная и грозная, чем та, которая недавно следовала вместе с нами.

(2) От этой конницы скоро отделились конные глашатаи, которые, подскакав к нашему недостроенному лагерю, принялись кричать на латыни, что милостивый Арминий обещает каждому, кто перейдет в войско германцев, красивых жен и плодородные поля, а тех безумцев, которые продолжат сопротивляться непобедимым германцам, грозные германские боги сокрушат и потребуют себе в жертву.

Историки пишут, что это оскорбление разбудило гнев легионеров. Но я, вглядываясь в лица стоявших поблизости солдат, что-то не заметил в них гнева. Усталыми, голодными и тоскливыми были те лица, которые лично я видел и запомнил.

И словно издевкой над ними были улыбающиеся лица воинов Пилата. Коротко остриженные конники сосредоточенно мыли лица и чистили зубы, длинноволосые кавалеристы старательно расчесывали и укладывали волосы. Молодчики пели и до блеска надраивали оружие. Конюхи скребли и собирали лошадей.

(3) Затем от трибунала – если можно назвать трибуналом тот наспех насыпанный бугорок, возле которого кольцом расположились батавы и где стояли шалаши офицеров, – от этой убогой ставки сперва раздались выкрики, непохожие на команды. Потом несколько всадников во весь опор помчались на запад, к озерку и к херускам. А следом за этим по строившимся центуриям и манипулам побежал ропот, похожий на стон, крики подобные шепоту, которые, по мере приближения к нам, вспенивались и вскипали отдельными словами – «Вар»… «лошадь»… «бежали»… «закололся»… «трибуны»…