Детство Ромашки
Шрифт:
Дашутку и в глаза не видал, а уже наобещать успел.
А я про себя обещал!—обиженно ответил Акимка.— Мы вон с Ромкой обещание и в тетрадку записали!
Купили бы к полушалку сатинету на платье. И в деньгах уложитесь, и подарок выйдет нарядный.
Совет Дуни пришелся нам по душе, и мы решили сбегать в лавку, на пассажирскую пристань.
Через полчаса мы уже показывали Дуне белый полушалок с голубой каймой из васильков и отрез ярко-зеленого сатина.
Она похвалила полушалок, водила по нему рукой, а сама печально смотрела мимо него. Я глянул, куда смотрела Дуня.
На носу баржи стояли Макарыч и дядя
—Запросил рублевку и уперся. Насилу уговорил его за девять гривен отдать, а то бы на сатинет не хватило.
Дуня вдруг закрылась Дашуткиным полушалком и, облокотившись на стол, сквозь слезы воскликнула:
—Ох, ребятишки, ребятишки, какие же вы счастливые!.. Теперь я был убежден, что у нас что-то случилось, и затревожился.
Дуня Степановна, ты чего загорюнилась? — озабоченно спросил Акимка и, метнув на меня взгляд, крикнул: — Беги дядю Семена покличь!
Не надо, Ромаша,— схватила меня за рукав Дуня и уголком фартука присушила глаза.— Увидит — плачу, стыдить будет.— И вдруг рассмеялась.— Вот ведь какая глупая. Вы вот подарков Дашутке накупили, а я и разгрустилась. Встречать ее будете, радоваться, а мне Сеню провожать.
Вошел дядя Сеня. Глянул на Дуню, закачал головой:
Опять у тебя, Дунюшка, глаза на мокром месте.
А я, Сеня, чуть-чуть всплакнула, самую малость.
—Рановато, Дунюшка. Макарыч и на тебя билет купил. Поедешь меня провожать.
Ой, как хорошо-то! — радостно воскликнула Дуня.
А вы куда поплывете? — спросил Акимка.
—Да-а-алеко! — махнул рукой дядя Сеня.— В Нижний, на ярмарку. Вон Дунины заплаканные глаза продавать. Заплаканные продадим, а веселые купим.
Дядя Сеня шутил, но я видел, что он только старается быть таким, а где-то в глубине его глаз таилась тоска. И я понял, что за смешными словами он скрывает от нас какую-то тайну.
...Пришел очередной обоз. Разгружали его до сумерек. Выписывая возчикам квитанции, я все время думал о дяде Сене. Не верилось, что завтра я его уже не увижу у весов, не услышу его голоса. Хотелось, чтобы он подошел ко мне, встряхнул за плечо и сказал: «Никуда я не поеду от тебя, Ромашка». Но он не подошел. Молчаливо простоял у весов, взмахом руки показывая, когда нагружать и разгружать их, а кончив взвешивать, повернулся и медленно направился из пакгауза к пристани.
Дядя Сеня поднялся на пристань, вошел в избу и тотчас же появился вместе с Дуней. Он на ходу надевал пиджак, Дуня повязывала полушалок. Спустившись с пристани, они торопливо пошли вдоль берега, почти у самой воды, и скоро пропали за крутым береговым изгибом. Пока я подкалывал накладные, из пакгаузов разошлись почти все. Акимка охапками перетаскивал в кладовую пустые мешки, а Максим Петрович со сторожем запирали ворота.
Вы закончили? — крикнул он нам.
Сейчас! — откликнулся Акимка.
Тогда заприте.— И Максим Петрович оставил нам замок.
Куда это они все? — удивленно протянул Акимка, помогая мне задвигать тяжелые створы пакгаузных дверей.
А когда я продел дужку замка в петлю запора, он толкнул меня локтем и таинственно прошептал:
—А я догадался куда. Вот ей-пра, догадался. Они в Бобовников яр пошли.
—Кто? — не понимая, спросил я его.
—Да все наши. И Надежда Александровна тогда была, и еще какие-то дядьки. Айда и мы. А? Летось-то меня тятька прогнал, а нынче я не уйду. Пускай хоть казнит, не уйду!
И мы побежали к Бобовникову яру.
Пологие склоны яра, густо заросшие бобовником, круто обрывались и меловым откосом падали к Волге. Из глубины, трепеща листвой, поднимался осинник. Лес в лунном сиянии казался подвижным дымящимся озером. Мы еще не миновали и половины мелового откоса, как нас окликнула Царь-Валя:
И чего это вы, мальчишки, без пути ходите? Вон ведь где тропка-то.— Она появилась из-за осин в лунном свете, дрожащем от теней неспокойной листвы.— Ай и вам туда требуется?
А как же? Знамо,— ответил Акимка.
А вот так же,— насмешливо откликнулась Царь-Валя и кивнула на вершину откоса.— Полезайте-ка назад, голубчики, не то я вас к осинам попривязываю.
Не пустишь? — спросил Акимка.
Уж не серчай, Акимушка, не пущу.
Ну и шут с тобой! — отмахнулся он.— Пойдем, Ромка.— Он проворно пополз вверх по откосу. ,
Скоро мы с ним были на склоне яра, среди зарослей бобовника, а через минуту уже мчались к Волге. Передохнув у воды, двинулись в яр по каменистой теклине1. Шли осторожно, даже дышать страшились. Где-то близко между деревьями забродил красноватый свет, а потом мы увидели маленький костерок. Он горел выше нас, на широком уступе. Взяв в сторону, мы поднялись на склон и как зачарованные остановились. Неподалеку от нас на камнях и поваленном дереве сидели не только все наши, но и доктор Зискинд, и двое помощников немого Митрофана с бойни, и еще пятеро незнакомых нам мужчин в брезентовых куртках. У одного были толстые вислые усы; он горстью оттягивал их и тихонько раскачивался. У костерка стоял узкоплечий, с вдавленной грудью человек в черной сатинетовой рубахе и ровным, спокойным голосом говорил:
—Война принесла народу невероятные страдания. Царская Россия накануне поражения. У нее нет ни снарядов, ни винтовок, чтобы продолжать эту позорную войну. Каждый час и каждый день приближает нас к великим битвам за свержение насквозь прогнившего царского строя, за освобождение рабочего класса и всего трудового народа от гнета царя, помещиков и капиталистов. Страдая на войне и от войны, раздумывая об истинных ее причинах, трудящийся люд — рабочие и крестьяне приходят ко все более ясному пониманию, что освободить себя от бедствий и страданий они могут только сами и только путем революции. При этом они размышляют о такой революции, в результате которой всё—и земля, и фабрики, и заводы, и все материальные и духовные ценности, а также власть в государстве должны перейти в руки трудового народа.
Не понимаю!—воскликнул, вскочив с камня, доктор.— Вы говорите о невозможном. Я вижу и верю, что русскому самодержавию приходит конец, но чтобы государственная власть была в руках рабочих, сермяжных мужиков!.. Это обманчивая и никому не нужная мечта.
Нужная! — громко сказал Максим Петрович.— И скоро, очень скоро вы, доктор, увидите, как народ станет делать эту мечту явью.
Чепуха! — отмахнулся обеими руками доктор.— Как можно думать, что полуграмотная страна, страна мужиков, баб, станет ими же управляться?