Детство Ромашки
Шрифт:
Я слушал дядю Сеню и не переставал дивиться его удали.
—Ты что, Ромашка, ко мне приглядываешься? Ничего-Теперь мы с тобой заживем, тужить не будем. Сейчас на Волгу сбегаю, Дуню с багажом сюда перевезу и пирование устроим!..
Проводил дядю Сеню до пожарной каланчи, а когда вернулся— у нас во дворе Махмут выпрягал из пролетки Вороного. Принимая у него дугу, дедушка советовал:
Выждал бы, Ибрагимыч, часок-другой. Может, гляди, Митрий Федрыч с Макарычем подъехали бы.
Одна шайтан! — зло и звонко выкрикнул Махмут, срывая с Вороного сбрую.— Никто моя беда помога не дает. Сам аллах глаза закрывал.
15
Лошаденка маленькая, тощенькая. Выгибая костистый хребет и царапая растоптанными копытами землю, она едва вволокла в ворота скрипучий рыдван с ворохом узлов, ящиков и корзинок. На возу тетя Дуня. Помогаю ей спуститься на землю и так радуюсь! Она смотрит на меня глазами маманьки, ласково гладит по щеке и со вздохом говорит:
—Думала, и не доедем, Ромашенька. А дядя Сеня смеется:
—На всех транспортах Балакова достигали! Под конец вон на каком маштаке ехали!—Он шлепнул по крупу буланую замордованную лошаденку так, что она качнулась в оглоблях, и озорно подмигнул извозчику.— Сколько ей годков-то?
Тот скомкал в кулаке серую бороду, поднял вверх глаза и совершенно серьезно ответил:
—Летось вроде шишнадцатый пошел.
—Хватит уж потешаться! — укоризненно сказала Дуня.— Снимай узлы-то!
Мы все принялись помогать разгружать подводу. У дяди Сен*и будто еще пара рук выросла. Узлы, свертки мигом летят на землю, и мы с Акимкой никак не успеваем оттаскивать их к дверям амбара.
—Работай шибче! — покрикивает дядя Сеня.— Тащи, не страшись. Что порвем, что помнем — не велик разор. Была бы душа в теле да руки целы.
Дедушка с Максимом Петровичем вносили в дом сундук, бабаня с Дуней из ватолы 1 пыль выбивали, а тетка Пелагея веником обметала узлы, корзинки, ящики...
Мне было так хорошо оттого, что в одно мгновение я могу оказаться рядом с бабаней, с дедушкой, подбежать к дяде Сене, к Дуне, к Акимке... От радости я готов был кататься по земле.
1 В а т о л а — домотканое одеяло из толстых шерстяных ниток.
Нашу дружную работу прервало появление во дворе ротмистра Углянского. Он медленно двигался от ворот, сияя лаковыми голенищами сапог и начищенными пуговицами мундира.
—Приветствую вас, господа, и прошу прощенья! — Он подбросил руку к козырьку фуражки.
Во дворе стало тихо. Тетка Пелагея выронила веник и, охнув, медленно опустилась на ящик. Акимка метнулся к ней, а дядя Сеня поставил ногу на наклестку телеги и, клонясь к Углянскому, спросил:
—С чем пожаловали?
—Если не ошибаюсь, вы господин Сержанин? — Ротмистр еще раз вскинул руку к козырьку.
—Господином не был, а что Сержанин — это точно.
Углянский выдернул из-за борта кителя небольшой сверточек, развернул и приподнял из него несколько платочков, обвязанных кружевом.
Извините,— заговорил он, встряхивая платочки.— Видите ли, прибыл курочный из Вольска. Вы, кажется, забыли там эти вещички.
Дуня! — крикнул дядя Сеня, спрыгивая с телеги.— Пойди глянь! Наши, что ли?
А то чьи же? — откликнулась Дуня и
Нет, уж вы меня простите.— И Углянский приложил руку к аксельбантам.— Мне поручили, и я обязан...
Ничем и никому вы не обязаны! — почти закричала Дуня и, подбоченясь, выпалила: — Не мои платки! Поняли? И уходите, если вы волжанок знаете!
Извините! — Углянский попятился, кровь ударила ему в лицо.
Не извиняйтесь! — еще звонче выкрикнула Дуня.— Не стыдно? Сам же ты эти платки у жандармов забрал. Тебе надо Евдокию Сержанину разглядеть — так вот она. Гляди! Какие же вы все бессовестные! — Она вдруг вся затряслась, схватилась руками за щеки, заплакала.
Бабаня подбежала к ней, обняла и повела в дом. Ротмистр быстро пошел к воротам, а дядя Сеня, почесывая за ухом, сожалеюще сказал:
—Беда, как разбудоражилась. Захворает теперь.
Дуня действительно расхворалась. Бледная как полотно, лежала она на Макарычевой постели с мокрым полотенцем на голове. Стонала длинно и жалобно, а дядя Сеня сидел возле нее неуклюжий, сгорбленный, молчаливый.
Бабаня несколько раз посылала меня звать его пить чай. Он легонько отстранял меня, торопливо шептал:
—Я потом, потом...
И все в доме говорили шепотом, ходили на цыпочках. Даже Акимка присмирел. Когда я, забывшись, неосторожно двинул чашку и она, свалившись на блюдце, зазвенела, он ткнул меня в бок локтем, прошипел:
—Тиш-ш ты, нескладный!..
Макарыч шумно вошел в комнату и, сбрасывая плащ, с беспокойством спросил:
—А где же Семен Ильич? Евдокия Степановна? Бабаня предупреждающе подняла руку.
В чем дело? — испуганно спросил Макарыч. И, когда ему рассказали о стычке тети Дуни с ротмистром, досадливо сказал: — Эх, не надо бы ей так!.. На нее и без того в Вольской жандармерии дело завели.— И он пожал плечами.— Не ожидал. Такая она смиренная. Мы только с хозяином к уездному жандармскому начальнику, а он к нам с листом. «Вот, кричит, вот она, ваша подзащитная Евдокия Сержанина! Безобразие!» Посадил бы ее. Немедленно посадил! Но за что? По какой статье? Ни одного скверного слова не сказала, а будто помоями облила. Муж, говорит, молчит, а она требует объяснить, почему его задержали. «На слепого котенка вы похожи,— кричит.— Очки на носу, а тычетесь как оглашенные!» И, понимаете, у нас тут какая-то зараза. Третий день насморк, а я платок куда-то засунул. Так она всем нам — по платочку. Шумит: «Тоже жандармы называются, офицеры, ученые, а сырости под носом утереть нечем!»
Молодец, Евдокия Степановна, хвалю! — восхищенно сказал Максим Петрович.
Рановато хвалить,— откликнулся Макарыч и, попросив бабаню налить ему чаю, подсел ко мне.— Ну, Роман, рассказывай. Надежду Александровну видел?
Я рассказал, как она меня встретила, как, рассматривая ложку, обещала сегодня же ею стерляжыо уху есть.
Сегодня? — переспросил Макарыч и почему-то пожал плечами.
А чего же? — подала голос бабаня.— Нынче на базаре стерлядей этих корзины в два ряда. Меня и то блазнило купить, да уж больно дорого просят.