Детство
Шрифт:
— Бегунка-то? Неблагонадёжного?
Старикан, пыхая дымом и подымая кустистые брови, походя ломает мои хотелки. Эхма!
— И то верно, — Подымаюся решительно, и к воротам, — Спасибо, дедушка!
— Иди уж… внучек!
Ухожу, старательно делая вид, что так и надо. Никто не окликнул… да и есть ли кому дело до меня? Сестричка милосердная, может, и отошла для того, а? Чтоб мог сбежать, значица.
Выйдя за ворота как так и надо, постарался затеряться во дворах, чтоб не отыскали. А то ну его, этот вошь-питательный дом! Ладно ишшо под осень, можно бы и задуматься было, коли совсем прижмёт. Но летом?!
Говорят, есть и хорошие сиропитательные
Хозяину моему бывшему ста рублевиков хватило бы за глаза, чтоб нормально учил и по хозяйству не загонял. А то ишь ты, благотворители! За тыщщу рублёв, оно бы кажный взялси! Затрат на рупь, прибытка на два, да ишшо и слава, что людям помогает.
52
Такая практика существовала вполне официально. Попасть в сиротский приют (сиропитательный дом) можно было только за деньги, притом немалые. Бесплатных мест было очень мало, и предоставлялись они только по великому блату.
А ентот… вошь-питательный [53] , ну его! Мрёт там народишко хужей, чем крестьянская детвора по весне. И круглый год притом! На Хитровке тех, кто оттуда сбег, хватает. Всякое рассказывают, но никто, вот ни на золотник, хорошего чего.
Опять забурчало брюхо и пришлось искать во дворах, где бы присесть, да чтоб лопухи поблизости росли.
— Чегой это ты! — Ребята чуть помоложе встретила меня, не пропуская, насупившись и сомкнув ряды, ровно стеношные бойцы. Задираться против пятерых не стал и по чести рассказал всё как есть. Оно мне надо? Драться-то, коли не лезут пока, да ишшо в чужом дворе. Это токмо кажется, что никого кроме нас и нетути, а вот ей-ей! Бабка чья-то наверняка в окошко поглядывает.
53
Воспитательный. Тот же сиротский приют, но уже государственный, бесплатный. Народное название меткое, вполне соответствовало действительности — смертность там была жуткая.
— Во! — Для наглядности задираю штанину, — Видал!? Говорю же, с больнички ушел, потому как в вошь-питательный дом с ея хотели отправить.
— Ух ты! — Белобрысый почти до прозрачности мальчишка присел рядом и потыкал пальцем, — Как хромой-то не остался!
Брюхо опять заурчало и ребята засмеялися.
— Иди! Вот тама нужник, газеты старые тож.
Вышел как, а мальчишки всё здесь — любопытственно, значица. Я так сразу подумал — эге!
— Ну, рассказывай! — Обступили меня они, — Что там в больничке-то, как попал?
— С Ходынки, — И молчу, любопытственность нагоняю.
— Ну?!
— Гну! Я не жрамши должен языком чесать? Мало что не заплетается, а тут вас весели!
Ребята переглянулися.
— Я картофелин парочку могу, — Нерешительно сказал один — тот, что с рыжиной чуть заметной.
— Хлеба могу… и сала чуть, старого, — Отзывается второй.
— Тащи!
Чуть не час цельный рассказывал — про Ходынку, да
— Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?! — Издали сказал колченогий мущщина, спустившийся откуда-то из квартир.
— Дядя Аким, тут Егор из больницы сбёг, а до того на Ходынке был! — Загалдели мои новые знакомцы.
— Ишь ты, с Ходынки? Не врёшь? — Он пытующе посмотрел мне в глаза, — Не врёшь… А то вишь ты, много после Ходынки нищих-то объявилось, да все в нос калечеством своим тычут, на жалость пробирают.
С тех домов уходил мало что не по тёмнышку, только-только времени хватало, чтобы до Хитровки добраться. Всё превсё рассказал — про то, как от мастера сбёг, про Хитровку, про Ходынку, больничку, вошь-питательный приют. Не только дядька Аким слухал, но и бабы тутошние собралися.
Вздыхали, а потом всяко-разной снеди с собой в старый штопаный многажды плат, завернули. Картошка, хлебушек, репок парочка старых, яичек варёных. Ни много, ни мало, а дня на два хватит — не зря языком чесал, значица!
— Само-то подошёл, — Бурчу под нос, подходя к Хитровке, — Одни ишшо с работ не пришли, другие на работу не вышли. Работнички ножа и топора, маму их конём.
— Егорка? — Близоруко окликнул знакомый нищий, побирающийся на папертях так, что хватало только-только на бутылку с немудрящей закуской, да на еду. Не калун какой, а честный пропойца.
— Он самый! Сейчас до своих сбегаю, потом поговорим!
— Егор, тама…
Но я уже не слушаю его, спешу к себе в комнату, к землякам.
— Здрав… — И замираю.
— И тебе поздорову, добрый молодец, — Поворачивается ко мне незнакомое бородатое лицо, выговаривая по вологодски, — а теперь ступай себе.
— Я тут… раньше…
— А чичас мы! — Сурово отрезал дядька, не желая общаться.
Уйти пришлось не солоно хлебавши, в расстроенных чуйствах. Пантелей с бутылкой сидел неподалёку от входа, уже расхороший.
— … вишь ты, — Толковал он, сидючи напротив, — облаву после Ходынки провели. Обосрался Серёжка-то [54] , да власти московские, а крайних, вишь ты, на Хитровке нашли. Ворьё-то серьёзное утекло, как завсегда и бывало. Рвань всякую, вроде меня, на тюремных курортах подержали, да и отпустили.
— А земляки твои, — Патнелей допивает из горла и разбивает бутылку об валяющийся под ногами камень, — и рабочий люд всякий, они крайними и оказались. Оно, вишь ты, всё как всегда.
54
Великий князь Сергей Александрович (29 апреля (11 мая) 1857, Царское Село — 4 (17) февраля 1905, Москва) — пятый сын Александра II; московский генерал-губернатор. В народе его ненавидели.
— И где теперя искать их? Тулупчик, опять же…
— Неведомо то, Егорка, — Нищий широко развёл руками, — А тулупчик… забудь!
Видя, что сижу весь, как в воду опущенный, Пантелей меня подбодрил:
— Утро вечера мудреней. Переночуешь с нищей братией, да поутру и будешь разбираться — что да как!
Нетрезво ковыляя впереди, Пантелей довёл меня до комнаты, где и собиралися такие же нищие пропойцы.
— Пятачок с тебя, — Строго сказал он, — За ночлег, понял? Не себе беру!