Дева и цыган
Шрифт:
— И не смей выходить, пока не попросишь прощения! Пока Матушка тебя не простит!
— Не стану я просить прощения! — уже из коридора донесся звонкий голос Люсиль. Тетя же теснила ее дальше, к лестнице, потом наверх, до самых дверей ее комнаты.
А Иветта каланчой застыла посреди гостиной. Лицо ее выражало оскорбленное самолюбие, а душу сковала столь непривычная оторопь. Так и стояла она в недошитом платье без рукавов. Даже ее ужаснула Люсиль, посягнувшая на величие старости. Хотя сама Иветта полнилась холодным гневом:
— Разве я сказала что обидное? — удивилась старуха.
— А то нет! — холодно бросила Иветта.
— И не думала! Я сказала лишь, что, хоть мы и верим в приметы, мы люди приличные.
Иветта не поверила своим ушам. Не ослышалась ли? Возможно ли такое? Возможно ли, чтобы убеленная сединами бабушка так беззастенчиво лгала?!
Впрочем, Иветта знала ответ наверное: да, бабушка самым бесстыдным образом солгала. Но едва произнесла эти слова, как сама же им и поверила!
В гостиную вошел настоятель, и перепалка прервалась.
— Что стряслось? — нарочито весело, пряча настороженность, спросил он.
— Да так, ничего особенного, — небрежно протянула Иветта, — просто Люсиль попросила бабушку замолчать, а тетя Цецилия ее выпроводила и велела из своей комнаты не выходить. — И прибавила по-французски: — Дело выеденного яйца не стоит. Хотя, конечно, Люсиль слегка погорячилась.
Старуха не расслышала всего, что сказала Иветта, однако вступила в разговор.
— Люсиль не мешало бы поучиться владеть собой, — заметила она. — Она уронила зеркало, ну и я, конечно, испугалась. Так и сказала. А Иветта завела что-то про приметы в нашем ужасном доме. Я и говорю, дескать, пусть мы верим в приметы, но все-таки люди приличные. Тут на меня Люсиль как напустится! Как заорет: «Замолчите сейчас же!» Просто стыд и срам, до чего теперешняя молодежь себя распускает, нервам волю дает.
В комнату вошла тетя Цецилия. Поначалу даже она опешила от матушкиных слов. Потом, видно, убедила себя, что все именно так и было.
— Я запретила Люсиль выходить из комнаты, пока не извинится перед Матушкой, — сказала она настоятелю.
— Долго ждать придется, — спокойно и надменно произнесла Иветта, скрестив голые руки.
— Не нужны мне никакие извинения, — промолвила старуха, — она просто дала волю нервам. Если уж у них сейчас нервы сдают, что же дальше-то будет! Ей бы успокоительное принимать. Цецилия, голубушка, Артур, наверное, заждался чая.
Иветта собрала в охапку свое шитье и пошла к себе наверх, снова что-то бессвязно и громко напевая. Внутри у нее все дрожало.
— Обновка к празднику? — игриво спросил отец.
— Обновка к празднику, — эхом, но без тени улыбки отозвалась она. Перекинула платье через руку и стала медленно подниматься наверх. Хотелось утешить Люсиль, а заодно спросить, как теперь сидит на ней голубое платье.
У подножия лестницы она задержалась и по привычке поглядела
5
Скоро пить чай. Дорожку за окном — от флигеля до ворот — запорошило снегом. Садовник подправлял круглые раскисшие клумбы, разбросанные по сбегающему к реке лугу. Сразу за воротами грязная, с остатками снега, дорога перебегала каменный мост и змеей уползала вверх по каменистой круче к горстке домов, над которыми курился дымок, — к северной деревне, прилепившейся за унылыми, сложенными из камня мельницами. В зажатой холмами долине виднелись высокие прямые трубы.
Настоятельский дом стоял у реки Пэпл, по обоим берегам его окружали холмы, и на одном из них находилась деревня. Сразу за домом круто вздымался холм, поросший темными голыми лиственницами, меж которыми виляла, то появляясь, то исчезая, дорога. А напротив дома, на другом берегу, — кусты стеной, еще выше — луговина, за ней — темные стволы деревьев, и венчала холм серая каменистая макушка.
Из коридора Иветта видела лишь поворот дороги да лавровые заросли-изгородь. Дорога спускалась к мосту, потом снова уводила по холму наверх, к кучке домов — деревне Пэплуик, мимо полей, испещренных каменными оградками-межами.
Всякий раз Иветта ждала: вот-вот появится некто на дороге из Пэплуика. И всякий раз задерживалась подле окна у лестницы. Порой проезжала повозка, или автомобиль, или грузовик с камнем, проходил батрак или кто из прислуги. Только вот задорный песенник так и не появился у реки. Давно миновали все развеселые траляляйские дни.
Но сегодня за поворотом грязно-белой дороги, меж лужайкой и каменной оградой, показалась чалая лошадка. Бодро и смело спускалась она с холма, на облучке легкой повозки сидел мужчина в кепке. Он свободно раскачивался на сиденье, подпрыгивая вместе с повозкой на ухабистой дороге, которая терялась у подножия холма в тихих собирающихся сумерках. Из повозки, прыгая и кивая на ходу, торчали длинные метлы, щетки из тростника и перьев. Иветта отбросила занавески за спину и прильнула к самому стеклу, обхватила руками голые плечи.
Спустившись с холма, лошадь пошла еще резвее, колеса прогромыхали по каменному мосту, метлы и щетки запрыгали еще пуще; возница мерно, как в полудреме, покачивался взад-вперед. Неужели это наяву, — думалось Иветте.
Но вот повозка миновала мост и уже катит вдоль ограды настоятельского дома. Возница взглянул на мрачный каменный особняк, спрятавшийся под сенью холма. Иветта еще крепче обхватила руками плечи. Поймав цепкий и сметливый взгляд из-под козырька кепки, поняла, что смуглолицый возница ее увидел.