Девчонка идет на войну(2-е издание)
Шрифт:
Капитан молча идет впереди. Уж быстрее бы высказал все, что он думает обо мне.
— Товарищ капитан, давайте остановимся. Знаете, как я устала. Ведь я была на переднем крае.
Лапшанский круто поворачивается ко мне и некоторое время молчит. Потом его прорывает, и он начинает «излагать свой взгляд на мое поведение». Припоминает все мои грехи, начиная с нехорошего выражения в адрес начальника связи и кончая сегодняшним уходом на передовую. Оказывается, даже кашу я испортила нарочно. Получается так, что хуже меня нет на свете человека.
— Правильно! —
— Ого, тебе еще и слова не скажи! Может быть, прикажешь благодарность вынести за то, что сегодня ребята с ног сбились — искали тебя? Хоть бы этого постыдилась!
Разыгрался шторм. Корабли сегодня не придут.
— Петька, давай я подежурю за тебя, — предлагаю телефонисту.
Он с удовольствием уступает место. Сажусь к коммутатору и думаю: «Неужели капитан не видит, как я их всех уважаю?»
Сижу грустная, ни с кем не разговариваю.
Часа в два ночи я все еще дежурю. Просыпается Иван:
— Нина, ложись, я заступлю.
Но я отказываюсь. Не надо. Пусть я буду не спать всю ночь, раз уж я самая плохая. И хорошо, если бы, допустим, в погреб залетел осколок и меня бы убило. Вот уж тогда все бы поняли, как они несправедливы ко мне.
Я готова пустить слезу от жалости к себе, но в это вре-мя загорается лампочка на коммутаторе. Я знаю, что это звонят с передовой.
— «Чайка» слушает.
— Быстренько старморнача!
Я подключаю старшего морского начальника.
— Докладывает «Карета». У соседа слева шум. Вроде, в атаку пошли. Поддержать огоньком?
— Немедленно уточните обстановку и действуйте! «Чайка», вызовите «Якорь»!
«Якорь» — это и есть левый сосед «Кареты», рота морских пехотинцев.
— «Якорь», что у вас? — спрашивает старморнач.
— Перестрелка небольшая, — неуверенным тоном отвечает телефонист с «Якоря».
— Где ваш командир?
— В госпитале на перевязке, его вечером разнило.
— Где Румянцев?
— Там, с ребятами.
— Ваши соседи говорят, что у вас бой?
— Какой там бой, — вяло возражает телефонист, — обычное дело.
Но утром выясняется, что дело было не совсем обычное. После доклада старшему морскому начальнику к намзашел перекурить командир пехотинцев.
— Что у тебя там произошло? — спросил Лапшанский.
— Да у меня в роте есть пулеметчик, дагестанец. Солдат прекрасный, но по-русски кроме основных команд ни слова не знает. Когда надо что-то поручить ему, приходится или жестами, или через переводчика. Хорошо, что у меня их трое, дагестанцев. Ну вот, вчера ушел я в госпиталь. Полевая кухня без меня прибыла. И черт дернул взводного послать за ужином именно этого Али. Правда, не одного. Но пока ему переводили приказ, напарник его уже ушел.
— А идти далеко? — спросил Васька.
— Да
— Обидно стало, что без харча остались, — засмеялся Иван.
— А если бы его в плен забрали? Честное слово, на минуту оставить нельзя, — пожаловался командир, гася самокрутку и поднимаясь.
Левая рука его висела на перевязи под полушубком.
— Да, трудно, — посочувствовал наш капитан, — но он хоть русского языка не знает, а у меня есть такие, что сидишь, как на пороховом погребе.
Я отлично поняла, кого он имел в виду, и, когда Лапшанский, проводив гостя, вернулся, напустилась на него.
Тетка Милосердия всегда говорила, что мужчин надо уважать, но нельзя давать им распускаться, а Лапшанский распускается уже второй день, несмотря на то, что я его уважаю.
— Позвольте вас спросить, вы бы разрешили кому-нибудь в таком тоне говорить о своей жене? — Холодно спрашиваю его.
Лапшанский непонимающе смотрит на меня.
— В каком тоне? При чем тут жена?
— При всем! Вам мало, что вы меня вчера выставили перед всеми каким-то вредителем, так сегодня уже и чужим жалуетесь. Очень хорошо. Прямо прекрасно!
— Ну тебя, Нинка, — говорит капитан.
— Нет, совсем даже не «ну тебя». Речь идет о моей чести.
По лестнице спускается наш радист Гриша. Он только что сменился с вахты.
— Сейчас завалюсь и — на погружение! — с удовольствием заявляет он. — А перед сном положен перекурчик. Угощайтесь, товарищ капитан, хорошего табачку мне дали.
Я не могу продолжать при Грише разговор и откладываю его до вечера.
Кстати, у самого командира пехотинцев вид довольно хулиганский. Шапка на затылке, полушубок нараспашку, небритый… И ребята говорили, что его с эсминца за поведение списали. Так что нашел Лапшанский, кому жаловаться.
Это я высказываю ему, уже собираясь на вахту.
— Ну-ну, давай, посплетничай, авось легче станет, — миролюбиво сказал капитан, выслушав меня.
И все же я люблю нашего капитана. Его просто нельзя не любить, такой он мирный, добрый и простой. Даже вид у него, несмотря на военную форму, очень домашний, какой-то уютный и теплый. Лапшанский высокий, но это не очень заметно, наверное, потому, что он полный и сутулится. У него лохматые брови, спокойные внимательные серые глаза и крупный нос.