Девчонки и любовь
Шрифт:
В школу я снова опаздываю. В качестве наказания миссис Хендерсон оставляет меня после уроков. Опять. Два наказания за два дня. Миссис Хендерсон полагает, что я собираюсь поставить школьный рекорд.
– Не слишком блестящее начало, Элеонора, – говорит она тоном, не предвещающим ничего хорошего.
Я не знаю, что мне делать. Не то чтобы я сердилась на старую клюшку Хендерсон. Нет, все дело во мне. Похоже, я начинаю сходить с ума. Только сейчас, оказавшись в школе и вдохнув знакомый запах резиновых подошв и картошки фри из столовой, ароматы дезодоранта и лосьона от прыщей, я начинаю осознавать, что мой сон был всего лишь сном. Хотя еще несколько минут назад я была готова поверить,
Пора бы уже с этим покончить. Нужно поскорее сказать Магде и Надин, что я все выдумала.
Но удобный случай для этого мне никак не представляется. Даже во время обеденного перерыва на наших ступеньках, потому что Надин без умолку болтает о своем Лиаме. Лиам то, Лиам сё. Она уже нарисовала у себя на запястье целую вереницу чернильных сердечек. Еще немного – и заражение крови ей обеспечено. Такое впечатление, что чернила уже проникли в ее мозг, потому что ни о чем другом, кроме как о Лиаме, она говорить не может. При этом, как выяснилось, они друг с другом говорят не особенно много. В основном слоняются по улицам и целуются. Что, на мой взгляд, уж как-то слишком примитивно.
– Ну а у вас как дела? – внезапно меняет пластинку Надин.
Магда рассказывает, что Грэг оказался жутко говорливым и болтал столько, что не остановишь. Сначала он подробно объяснил ей, как выполнить домашнюю работу по математике, с которой она бы и без него прекрасно справилась, а потом стал пичкать ее другими научными сведениями в придачу.
– Как насчет небольшого мастер-класса по человеческой анатомии? – спросила его Магда по дороге домой.
Но Грэг намека не понял. Может, по части физики он, конечно, и гений, но когда дело доходит до физической близости, он, как видно, полный профан.
– Вовсе не обязательно, – защищает его Магда. – Просто ему нужно дать побольше времени. Вообще-то рыжие считаются довольно страстными натурами.
– Ты без конца язвишь по поводу Лиама с Грэгом, – говорит Надин, – какая муха тебя укусила?
– Никто меня не кусал.
– Может, ты на что-то обиделась?
– Вовсе нет!
– Может, ей просто грустно нас слушать, потому что ее Дэн далеко и она не может с ним видеться так же часто? – предполагает Магда.
– Если только этот Дэн вообще существует, – сверлит меня взглядом Надин.
Мое сердце колотится так сильно, что едва не выпрыгивает из груди. Надин слишком хорошо меня знает, и блеск ее зеленых глаз ничего хорошего не сулит.
– Ну конечно, он всего лишь плод моего воображения, – говорю я, глядя им прямо в глаза. После небольшой паузы я достаю из кармана юбки помятое письмо. – Плод моего воображения, который умудряется писать мне письма, – продолжаю я, размахивая перед ними исписанным листком бумаги.
Ладонями прикрываю основную часть текста, показывая им лишь самые важные строки: С любовью, Дэн.
Девять снов
Глава 5
Пятеро
Теперь уже у меня никогда не хватит духу сказать им правду. Я влипла. По уши увязла во лжи.
Я отвечаю на письма Дэна. В основном ради того, чтобы он продолжал присылать новые и мне было чем похвастаться перед Магдой и Надин. Ужасно подло с моей стороны.
Он пишет мне. Я пишу ему в ответ. Потом он снова пишет мне. И так до бесконечности. Все это ужасно глупые письма. Он пишет про школу, пересказывает прочитанные книжки и бородатые анекдоты. В конце каждого письма есть непременное «С любовью, Дэн», но на самом деле никакие это не любовные письма.
Папа шутливо замечает, что мы прямо как Элизабет Барретт и Роберт Браунинг, мертвые поэты. Я бормочу еле слышно, что за такие шуточки его тоже неплохо было бы похоронить. Услыхав это, отец выходит из себя и говорит, что я совсем потеряла чувство юмора. Анна неожиданно встает на мою сторону и говорит, что отец грубый и бесчувственный и что она уже достаточно натерпелась от его бестактности, а теперь и Элли страдает. Мы с отцом смотрим на нее в недоумении. Не часто она за меня заступается. Не иначе как они с папой поругались. Вчера вечером, когда Анна вернулась с занятий по итальянскому, я слышала, как она шепотом выговаривала отцу. Не знаю, что там с ними происходит. Не знаю даже, что происходит со мной.
Своего «воображаемого Дэна», светловолосого красавца, я так больше и не видела. В последнее время я стала ездить на автобусе, потому что миссис Хендерсон столько раз оставляла меня после уроков, что впору было поселиться в школе насовсем. Но сегодня я все же решаюсь прогуляться пешком. Даже специально торчу пару минут на том самом месте, где мы впервые встретились. Точнее, не пару минут, а все пятнадцать, если уж на то пошло. Но он так и не появляется, а я в итоге опаздываю в школу и меня снова оставляют после уроков.
На этот раз у меня есть компания, потому что Надин тоже задержали. Так что мы сидим с ней вдвоем. Миссис Хендерсон заставляет нас в наказание переписывать строчки, представляете? Мне достается фраза: «Я должна собраться и приходить в школу вовремя».
Ее нужно переписать сто раз. Но от этого я не чувствую себя более собранной. Я чувствую, что распадаюсь на части. Я честно старалась прийти вовремя, чтобы увидеть Красавчика Дэна. И вряд ли смогу постараться еще больше, даже если напишу эту фразу миллион раз.
У Надин фраза покороче, так что даже при том, что она пишет аккуратно и выводит каждую буковку, она все равно заканчивает раньше меня. «Я не должна дирзить», – написала она ровно сто раз.
Утром она заявилась в школу с огромным засосом на шее – ярко-фиолетовым пятном, заметно выделявшимся на ее бледной коже.
– Ничего себе! У твоего Лиама что, пылесос вместо рта? – спросила Магда.
– Надин всегда питала слабость к вампирам, – пошутила я, желая казаться остроумной.
Я не могла оторвать глаз от этого засоса. Когда мы с Надин были маленькими, то, экспериментируя, ставили их у себя на руках. Чуть повзрослев мы единодушно признали, что засосы – это гадость. И вот пожалуйста, теперь свежий засос красовался у нее на шее, прямо на самом видном месте, так что даже волосами не прикроешь. Я старалась не думать о том, каким образом Лиам его поставил, но мысли возвращались к этому вновь и вновь. Меня обуревали странные смешанные чувства – не то отвращение, не то зависть.