Девчуля для братвы
Шрифт:
Мне было не жаль навсегда покидать инстамодель Леру, которая осталась рыдать в ворохе смятой постели.
Потому что лишь только одна ты, Ульяна. Только одна — навечно в моем изошедшемся сердце.
Не вырвать. Не забыть. Не заменить.
Моя малышка в вязанном свитере и носках, сосредоточенно грызущая кончик шариковой ручки.
Генерирующая какие-то дурацкие рифмы. Стих для Сидора, мать его, Никаноровича. На юбилей, ага.
Бред.
Каких мне сил стоило, чтобы сдержаться, не броситься
Гораздо проще было окончательно утвердить тебя в звании своей королевы. А у королевы должен быть соответствующий гардероб.
Откуда у простой деревенской девчонки взялась такая царственная осанка и такой глубокий и гордый взгляд синих глаз?
Я не знаю…
Знаю лишь, что мне хочется убить Ильяса Рахматулина лишь только за то, как он смотрел на тебя, когда я привез тебя к отцу. Знаю, что не стоит тебя везти, но Камиль — это святое.
А еще я знал, что Инна Рахматулина не зря будет настаивать на нашей с Ульяной ночевке в их доме.
И положит в разные спальни.
Чтобы прийти.
Как приходила много, много раз до того.
Как пришла ко мне десять лет назад прямо перед своей первой брачной ночью с Камилем Алиевичем.
Ее не смутило ни это, ни собственное свадебное платье, ни то, что я был на пять лет моложе ее.
Ее не смутило даже то, что Ильяс узнал о нашей порочной связи и возненавидел нас лютой ненавистью. И объявил вендетту за своего отца. Объявил, но все же не посмел ему рассказать о том, что его молодая жена спит с его приемным сыном.
Стыдно ли было мне за то, что обманываю Камиля? Человека, который стал для меня всем после смерти отца?
Пожалуй… Нет, не стыдно.
Потому что иметь эту сучку — был тот еще кайф.
Что ты давала мне, Инна? Себя. Всю — и без остатка. Целиком. Но забирала — больше. Иссушала своей пламенной страстью. Не позволяла ласкать себя — ты никогда этого не любила. Всегда требовала, чтобы с тобой жестко.
И да, ты даже представить не могла, что однажды мне станет с тобой… скучно. Банально скучно — ты всегда была одинаковой. Мнила себя королевой, и да, в постели ты была хороша.
Но — одна и та же. Раз за разом. Предсказуемо. Со временем, кайф начал улетучиваться, Инн.
Но снова и снова я возвращался к тебе, Инна. К твоему порочному и желанному источнику.
Пока не увидел эти синие глаза девчонки в заброшенном доме, где я истекал кровью.
И — как отрезало.
— Володя, Володя, любимый, родной мой, желанный… — прошептала Инна и потерлась об меня своим гладким обнаженным телом. — Как же я скучала, как люблю тебя я сильно… Не могу! Все о тебе думаю… Ну, что же ты? Скажешь, ты не скучал? Не хочешь меня?
— Иди к мужу, Инна, — лениво проговорил. — Думаю, этой ночью
— Что-о-о? — яростно сверкнула глазами. — Это из-за нее, да? Из-за этой маменькиной дочки? В голове не укладывается, что ты променял… это… ее на меня! Да ты посмотри на нее! Ульяна, чтоб ее! Улька глупая! Она никогда не полюбит тебя, так, как я! И не даст тебе, так как я…
Все-таки Инну пришлось вышвырнуть из постели. Потому что полезла туда, куда действительно лезть не стоило.
Ничего объяснять ей и оправдываться перед ней я не собирался. Просто выставил и все.
И все.
И вышел на балкон, ощущая, как мороз впивается в голое тело, как напрягаются мышцы и все существо наполняется холодом. Пронизывающим насквозь холодом, который говорит, что я еще жив.
Пусть не полюбит.
Пусть просто будет рядом, чтобы я знал, что ни Ильяс Рахматулин, ни какая-то другая мразь не посмеет ее коснуться. Ее обидеть.
Мою нежную глупую куколку. Мою малышку.
И ее синие, синие чистые глаза…
Именно в это момент, глядя с балкона на громады заснеженных сосен, я понял, что мне нужно ее увидеть.
Просто увидеть. Прямо сейчас. Увидеть, как она спит, трогательно подложив руку под щеку и свернувшись в уютный комочек.
Клянусь — только это. О большем я и не мечтал. Не смел мечтать.
Горло перехватило спазмом дурацкой и острой нежности.
И поперся к ней.
Поперся, как самый распоследний придурок.
Лучше бы я в ту ночь остался с Инной. Лучше бы спал. Лучше бы гнал на своей тачке через темное заснеженное поле или молотил кулаками стену.
Потому что в гостевой комнате, заботливо отведенной Ульяне Инной, она была не одна. И вовсе не спала.
Потому что она, моя девочка с синими глазами, за которые я готов был продать душу дьяволу, была на постели.
С Ильясом Рахматулиным.
В задранном платье, открывающем кружевные полоски чулок. С пунцовыми щеками и алыми манящими губами. С растрепанными волосами. Она тяжело дышала и переводила испуганный взгляд с меня на Рахматулина.
Подонок лыбился так довольно и мерзопакостно, что, если бы у меня был при себе верный Стечкин, пристрелил бы эту сволочь.
В ту же самую секунду пристрелил бы.
Грудную клетку будто грубо располосовали, выпотрошили, а потом набили раскаленными камнями. Каждый вдох через силу — выдох еще хуже.
В принципе, можно было даже не удивляться. Женщины падки на Рахматулина. В нем всегда был особый шик. Когда мы еще были пацанами, он всегда был обаятельнее меня и подцепал самых красивых девчонок.
Хотя, возможно, они просто чуяли запах больших денег, которым я похвастать не мог.
Только не она, черт… Только не Ульяна и Ильяс!